Хотя государственническое понимание русской национальной идентичности, которое Булгарин предлагал для обсуждения и распространял, несомненно, было тесно связано с николаевским Третьим отделением и цензурой, его не следует чрезмерно упрощать: изначально оно было основано на идеях Сергея Уварова, человека, получившего разностороннее образование в духе Просвещения и, по меньшей мере в молодости, придерживавшегося весьма рафинированной версии консерватизма. Уваровское представление об идеально «русском» образовании питало умы утонченных (и консервативных) граждан, знакомых со всеми достижениями западной культуры, но благоразумно использовавших эти знания лишь для того, чтобы обогатить собственную национальную идентичность[949]. Это тот шаг, которому Андрей сознательно или бессознательно подражал, разрабатывая свою образовательную программу.
Отчасти верность Андрея государству и самодержавию подпитывалась его опытом военной службы, а также позднейшим увлечением военными рассказами и историями. Но это наследие было разнородным. Андрей без всякой критики принимал рассказы о подвигах русского оружия за рубежом, публиковавшиеся в правительственных журналах, сохраняя веру в государство, даже когда располагал доказательствами того, что эти рассказы не соответствуют истине. Однако складывается впечатление, что подсознательно он питал некоторые сомнения и страхи относительно деспотической власти русского правительства и армии:
…снилось мне что я стою на коленях перед каким-то старым толстым Генералом, которого я неумышленно оскорбил; с негодованием бросил он столовый нож, пролетевший мимо головы моей, множество офицеров в какой-то мрачной комнате окружало нас. Я продолжал просить прощения но не получа оного – очутился в каком-то городе как бы Москве[950].
…снилось мне что я стою на коленях перед каким-то старым толстым Генералом, которого я неумышленно оскорбил; с негодованием бросил он столовый нож, пролетевший мимо головы моей, множество офицеров в какой-то мрачной комнате окружало нас. Я продолжал просить прощения но не получа оного – очутился в каком-то городе как бы Москве[950].
Таким образом, вольно или невольно Андрей считал военных начальников суровыми и безжалостными, а себя самого – абсолютно им подвластным. И кажется даже несколько комичным, что самой страшной карой во сне Андрея оказалось, разумеется, то, что его принудили жить в большом городе вместо деревни.
Еще одним элементом своего просвещенного консерватизма Андрей обязан придворному историку и писателю-сентименталисту Николаю Карамзину. Карамзин знаменит тем, что для него определяющим качеством русского народа являлась покорность и любовь к царской власти: он изображал «народ» воплощением русской национальной самобытности. Хотя этот квазипопулизм, вероятно, был знаком Андрею, он не нашел отражения в его собственных сочинениях. Для Андрея покорность долгу и власти – это ключевая характеристика