Канонизация иудаистских источников в качестве национально-религиозной идентичности реального Израиля, библейский нарратив как легитимирующая предыстория еврейской государственности, – третья и последняя мишень горькой сатиры Юдсона. «Воображаемое сообщество» [Anderson 1983] БВР – не что иное, как вариант архаически-православного московского государства из первой части трилогии: точно так же оно изолирует свое пространство от реальной истории и географии и так же культивирует питаемый образами врага миф о сплоченном единстве. Структурная аналогия с нацистской Германией и средневеково-современной Россией отзывается в уже знакомом читателю языковом синкретизме десакрализирующих культурно-исторических атрибутов: ср. выражения «канцелярские цадики в вицмундирах» [Юдсон 2013: 212]; «заветы легендарных „Рассерженных Стражей“, которые еще в начале Изхода метили очистить жизненное пространство (курсив мой. – К. С.)» [Там же: 266] или «монотоннотеизм» [Там же: 385].

Неудивительно, что в конце романа возникает образ подземных путей в истинный Иерусалим [Там же: 487]. Тем не менее старый топос небесного Иерусалима, играющий ключевую роль в текстах еврейских диссидентов, персифлируется, так как здесь под этим подразумевается не что иное, как тайное возвращение в Россию («О радость ухода – туда, где тихие монастыри в сугробах») [Там же]. Так замыкается круг поисков и скитаний: Юдсон изображает циклическое движение в пространстве, которое Сидра ДеКовен Эзрахи определяет как главный маркер жанра скептического еврейского путевого нарратива (см. «Конец дихотомии: разрушенная утопия алии», с. 241)372.

Постколониальный mimic man: «Исповедь еврея» Александра Мелихова

Постколониальный mimic man: «Исповедь еврея» Александра Мелихова

Стратегии еврейского переписывания больших нарративов – «письмо в ответ» (writing back) – были одним из многих постимпериальных, в том числе и национальных литературных контрпроектов 1990-х. Фокус на таких темах, как советское производство Другого (Othering) и культурных асимметрий, травма исключения и сама перспектива подчиненного (subaltern), в целом разоблачающее остранение гегемонного взгляда – все это позволяет рассматривать эту прозу как род литературной деколонизации и анализировать ее в категориях postcolonial studies. Используя поэтику провокации, изобретая миноризирующий, окказиональный язык еврейской «малой литературы» («littérature mineure») [Делез/Гваттари 2015] и прибегая к приемам самоориентализации и мимикрии, еврейская литература после коммунизма пересматривает каноническую концепцию истории с ее принципами линейности и отбора. Постколониальная ревизия истории интереснее всего там, где сама поэтика текста несет в себе черты миноритарной субверсии, иначе говоря, где поэтика становится политикой [Там же: 20–35].