Скорее всего, это происшествие на пиру и дало повод для устойчивых слухов, которые приводят источники. Остается повторить вслед за летописью, «мнози же на Москве говоряху то, что испортила ево тетка ево княгиня Катерина, князь Дмитреева Шуйскова, а подлинно то единому Богу». Известно другое, что болезнь князя Михаила Скопина-Шуйского продлилась в тяжких страданиях несколько недель[515]. Автор «Повести» говорил о том, что «нача у него утроба люто терзатися от того пития смертного» и приводил картину невыносимых предсмертных страданий князя: «он же на ложе в тосках мечущеся, и биющеся, и стонуще, и кричаще люто зело, аки зверь под землею». В «Новом летописце» о «злой болезни» князя Михаила Скопина-Шуйского добавляется еще одна подробность «безпрестани бо идяша кровь из носа». Его пытались лечить даже «дохтуры Немецкие со многими лечебными поигодами», но и они не можаше никако болезни тоя возвратити», в бессилии наблюдая агонию: «из двора дохтуры Немецкия от князя идяху и слезы испущаху, аки о государе своем». 23 апреля, в день Георгия победоносца, князя Михаила Скопина-Шуйского не стало[516].

В Москве эта смерть произвела впечатление опустившейся ночи. Никого так не оплакивали со времен кончины царя Федора Ивановича. Два этих события окончательно похоронили династию Рюриковичей. Как писал С.М. Соловьев (и сочувственно его цитировавший С.Ф. Платонов), смертью Скопина «порвана была связь русских людей с Шуйским»[517]. Причем стало выясняться это уже в момент похорон, превратившихся в одну из первых стихийных демонстраций. Царь Василий Шуйский и его окружение так до конца и не поняли переворота, произошедшего в умах людей с появлением такого организатора земских сил, каким был князь Михаил Шуйский. На двор покойного князя потянулись прощаться те, кто воевал с ним. «От войска же его и дружины хоробрыя князя Михайла Васильевича ближние его подручники, воеводы, и дворяне и дети боярские, сотники и атаманы прихождаху во двор его, и ко одру его припадая со слезами и со многим воплем и стонанием, — писал автор «Повести». — И жалостно во слезах глаголаше и причитаху: «О господине, не токмо, не токмо, но и государь наш, князь Михайло Васильевич!». Как видим, то, что страшно было произнести вслух при живом князе Михаиле Скопине-Шуйском, прорвалось во время его похорон, когда его, не стесняясь, стали называть русским государем. А царь Василий Шуйский продолжал делать одну ошибку за другой. Некие «московские велможи» пытались даже воспрепятствовать прощанию с князем Скопиным-Шуйским его соратника воеводы Якоба Делагарди «со двенацатьми своими воеводы и с своими дворянами». Неназванные охранители «не хотяху ево во двор ко князю пустити, неверствия ради, к мертвому телу», но естественно были посрамлены шведскими наемниками, добившимися своего права проститься с боевым товарищем.