10. Двуличный Юпитер
10. Двуличный Юпитер
В музее Брукенталя в Сибиу висит картина Карло Чиньяни с изображением Юпитера и Флоры. Самуэль фон Брукенталь в правление Марии Терезии был губернатором Великого княжества Зибенбюргена, ловким политиком, сочетавшим верность просвещенному централизованному деспотизму с вниманием к местным традициям; Брукенталю мы обязаны коллекцией оружия, которая сегодня носит его имя.
Юпитер Чиньяни, соблазняющий предсказуемую, аппетитную девицу, выглядит как пугающий, отвратительный гермафродит: мускулистое, мощное тело, обрамленное густой седой шевелюрой лицо — лицо старика, вернее, похотливой и двуличной старушонки. Он напоминает двойственных героев «Сатирикона» Феллини, меняющихся мужскими и женскими ролями, или Фридриха II из драмы Хайнера Мюллера, предстающего в образе властной и мрачной старухи. Чиньяни родился в Болонье, учился у Карраччи, но его Юпитер словно пришел из псевдогречески-византийского мира Понта Эвксинского, к которому нас ведут дунайские волны, — мира смутного, мира неясных импульсов, левантийского базара души.
11. Город на востоке
11. Город на востоке
Черная церковь в Кронштадте (нынешнем Брашове), древние стены которой словно иллюстрируют лютеранский псалом «Господь наш — крепкая скала», — немецкая крепость веры и ясности, противостоящая, словно бастион, смешению и мельтешению, полиморфное божество которых — Юпитер Чиньяни. На находящемся в церкви надгробии 1647 года начертано: «Знаю и верую»; статуя усатого воина в латах, шлеме и латном ошейнике напоминает дюреровского рыцаря, едущего своей дорогой, не страшащегося смерти и не слушающего льстивых речей дьявола.
Подобно стоящей напротив церкви гимназии имени Хонтеруса и памятнику самому Хонтерусу, немецкий этос является глубоко протестантским, обладает строгостью, прямотой и крепостью Реформации. Эти редкие, сохраненные на протяжении столетий достоинства сделали немцев римлянами Миттель-Европы, наложили печать единой цивилизации на смесь самых разных народностей. Великолепные турецкие ковры в Черной церкви, свидетели османского присутствия в Трансильвании, повествуют об иной вере, также противостоящей всякой смутной двусмысленности, о стремлении вверить себя в руки единственного победителя, Аллаха.
Поэзия этих саксонских городов — буржуазно-ремесленническая, крепкая и печальная, как суровость, которая восхищала Адольфа Мешендёрфера, певца Кронштадта («Восточного города, то есть града, стоящего на восточной границе Европы»), в его отце и деде, который был школьным учителем. Саксонская традиция бережно хранит в памяти старинные уставы и права, разногласия между ремесленными цехами, между кожевниками и седельниками, гордую независимость от всякой власти, из-за которой кронштадтские сапожники в 1688 году объявили войну немецкому императору, а в эпоху австро-венгерского дуализма сопротивлялись мадьяризации. В исторических романах, повествующих о Зибенбюргене, венгр Жигмонд Мориц упоминает уставы, запрещавшие всякому войску, будь то армия императора или воеводы, входить в Клаузенбург (Клуж), и отдает дань уважения храбрости, с которой бальи отстаивал привилегии города.