Петя почувствовал озноб. Затем услышал вдруг, как хлопнула бабушкина дверь. Через пару минут с кухни донеслись ее слова, слова Лины в ответ. Кухонное окно было на той же стороне, что и балкон, на котором он стоял. По сути дела он присутствовал при их разговоре. Но он старался их не слушать, думать о своем. В детстве, да и сейчас порой, он любил воображать, стоя на балконе или во время гулянья становясь на ступеньки запертого и забитого изнутри парадного подъезда, что вот их дом отрывается от земли, плавно взмывает в воздух — и летит. И под ногами у него не тротуар, на который только шаг шагнуть, а воздушная пропасть, сотни метров пространства, а он может вниз посмотреть, ногой над пропастью поболтать, но никто с земли, никакая нечисть его не достанет Он — в небе. И весь их многоквартирный дом — не просто дом, а воздушный корабль, летающая крепость, на которую никто не может посягнуть. Одновременно и небесный странник, и уютное, обжитое жилище, дом, с горячими батареями, ванной, теплым туалетом, встроенными шкафами, с телефоном, который все равно действует, с книжными полками, стеллажами с пластинками, — и вот дом летит, а в нем по-прежнему живут с удобствами люди. В безопасности живут.

Разговор бабушки с Линой стал приобретать интонации ссоры. И чтобы не слышать этого, Петя вернулся в свою комнату, закрыв и заперев балконную дверь. Но стоило ему сесть на диван, как он снова подумал о Лизе. Он лег навзничь, воображая Лизины поцелуи, ее талию, грудь, то, как нежно она прижималась к нему, и ему захотелось, чтобы она прямо сейчас очутилась вдруг в его комнате, где все было знакомое, родное и безопасное. Здесь бы он, наверно, смог. Он чувствовал, как его член опять набухает, поднимается, пуговицы штанов мешали ему встать, Петина рука непроизвольно потянулась вниз, и пальцы сами собой принялись расстегивать ширинку, освобождая возбужденную плоть.

В этот момент он услышал стук бабушкиной двери. Следом Линино царапанье, затем ее бормочущий голос:

— Ну и пусть. Значит, я такая плохая. Если все так считают, то так тому и быть. Я и еще хуже могу стать. Плевать на все.

Казалось, что она словно в бреду.

— Петя! — услышал он вдруг за дверью тихий и жалобный всхлип Лины. — Ты не спишь? Мне что-то страшно.

Моментально он сел, запихивая член назад, в брюки, схватил и положил на колени подушку, прикрылся и буркнул:

— Не сплю. Но уже собираюсь спать.

— Можно к тебе на минутку? — голос у Лины был дрожащий.

— Заходи разумеется.

Она вошла, ноздри у нее раздувались, дышала она затрудненно, глаза совсем почернели и опухли. Была она какая-то робкая, на себя не похожая, словно не старше его, а младше, смотрела моляще. Халатик ее снизу был расстегнут и открывал высокие круглые колени. Красивые колени. Такими во всяком случае Пете показались. Хотя он понимал, что о родственниках, а Лина как-никак, а все же двоюродная сестра, так думать нехорошо, тем более так смотреть на ее ноги. Но он не виноват: он сидел, и колени сами очутились перед его глазами. Он отвел взгляд, но заметил, что Лина этот его взгляд уловила, вспыхнула, однако ничего ему не сказала. Вернее, сказала, но не об этом: