— Я, пожалуй, пойду.

— Ты чего это сорвался ни с того, ни с сего? — подивился Алешка. — Дело никуда не денется. Может, вначале все-таки ко мне? По стакашечке самогона жахнем и разбежимся, — заблекотал этот перекати-поле, внук покойного академика.

— Нет-нет, не могу, — бросил Илья уже на ходу.

— Да и я не буду, — услышал он произнесенные ледяным тоном слова Кузьмина, двинувшегося следом. — Мне еще работать.

Алешка догнал их. Завернув за угол дома, они вошли во двор. У противоположного дома стояла милицейская машина. Около нее, несмотря на ветер, толпились и суетились старухи, все в черном: на фоне белой штукатурки похожие на гарпий, слетавшихся на поживу. У среднего, своего, подъезда Борис остановился, тронул Илью за руку:

— Илья, если что, звоните.

— Спасибо, — никаким голосом и через силу улыбнувшись, ответил несчастный, запутавшийся в женщинах «бабий пророк».

Алешка и Борис зашли в свой подъезд, через несколько шагов вошел в подъезд и Тимашев. Пока он поднимался по широким каменным ступеням, лишь одна не очень мудрая мысль посетила его: «Другая сторона, другая разновидность, — поправился он, — да, другая разновидность ада — это душа человека. Мало нам, что живем, как в аду… Но в душе тоже есть своя Сибирь, своя российская жестокость, свои наказания…»

* * *

Дверь открыла Лина. Но она была не одна.

— Кто к нам пожаловал? — раздался с кухни неуместно-оживленный, как показалось Илье, голос, и на заднем плане появилась вышедшая с кухни приятельница Лины и одноклассница Кузьмина Валька Косина с зажженной сигаретой в руке. Иногда Илья заставал ее у Лины. Он знал также, что ее окно находится напротив комнаты Лины, и именно от Вальки Лина задергивала шторы, когда приходил к ней Илья. Веснушчатая, горбоносая, с маленькими, словно бы случайными глазками, Валька не нравилась Илье своей тяжеловесной шутливостью и назойливостью. — Ну вот и мужик пришел, — говорила она плотоядно. — Теперь тебе не так тяжело будет тут. Дай только и мне хоть минутку постоять рядом. Хоть запахом мужским подышу, — продолжала она, приближаясь. — Эх, не будь ты подруга, увела бы. А не то Илья, пойдем ко мне. Блинами накормлю.

— Не пойду, — сухо сказал Илья, глядя на Лину. Та опустила глаза, а подруга протиснулась между ними.

— Можешь меня поцеловать, с ней потом намилуетесь. А я за свои труды хоть немножко чужим мужиком попользуюсь.

Илья поцеловал ее в щеку, стараясь быть галантным: его коробил ее тон, ее жадное попрошайничество. Была она совсем невезучая. Илья знал о ее жизни не только от Кузьмина, но и от Лины. Пять лет назад у Вальки умер муж, с которым она бесконечно ссорилась, почти дралась, умер от опухоли в мозгу, когда она была беременна. Родив дочку, назвав ее именем покойного мужа и утверждая в сознании дочери культ отца, она тем не менее отчаянно и настойчиво искала себе если не мужа, то хотя бы постоянного любовника. Но безуспешно. Жила она в девятиэтажном блочном доме на пятом этаже, в однокомнатной квартире, на мизерную зарплату преподавателя техникума, хотя раньше ее квартира была в среднем подъезде напротив квартиры Кузьмина. Но родители сочли ее брак мезальянсом, она прописалась к мужу в Бибирево, затем умер отец-профессор, тут же и муж, она с трудом поменяла свое Бибирево на квартиру рядом с матерью, но вскоре скончалась и мать. В ее бывшую трехкомнатную квартиру Институт вселил кого-то из новых преподавателей. А она стала вроде приживалки при своем прежнем доме и прежних соседях.