На следующий день, 6 марта, нам снова пришлось продолжить путь без чимы. Дорога вела через мелколесье и похожую на степь равнину, поросшую густой, высотой в рост всадника травой и зарослями акации. По-арабски она называется хала, что приблизительно соответствует слову карага в языке канури, хотя последнее имеет еще более общее значение «дикая местность», «пустошь». В животном царстве там шла более оживленная жизнь, чем в местности фирки западнее Комадугу-Мбулу. Группы антилоп каргум («коровьих антилоп») и так называемых комосено сменяли друг друга, газели бесстрашно прыгали через дорогу, а бесчисленные обезьяны (Cercopithecus) с любопытством наблюдали за нашим продвижением. Спустя полтора часа (путь наш шел частично в восточном-юго-восточном, частично в юго-восточном направлении) растительность стала менее густой, деревья и кусты пропали и перед нами открылась обширная, поросшая скудной травой равнина. Мы пересекли ее за час, двигаясь в юго-восточном направлении до покинутой деревни шоа Мульге, повернули затем к востоку-юго-востоку и еще через два часа добрались до Комадугу-Ферендума.

Равнину на большей части покрывала почва фирки и лишь неподалеку от реки начиналась другая местность с пышной лесной растительностью. Река Ферендума делает здесь большие повороты: уже за полчаса до того, как мы вышли к ней, мы видели ее непосредственно к западу от дороги. В месте нашей переправы она протекала с юга на север, несла поток воды шириной в шестнадцать шагов, доходивший лошадям до седельной подпруги, почти не имела откосов (несмотря на свои высокие берега) и брала начало якобы на территории Лотона. Переправившись через реку и напоив из нее животных, мы прошли два полных часа в восточном направлении — то через лесные заросли, то по болотистым почвам и достигли Тилламе, где и решили заночевать.

Тиллам — это городок величиной от 150 до 200 очагов с опрятными канурийскими хижинами и уютно и сравнительно зажиточно выглядевшими земляными домами. Он был канурийской колонией, где управлял не маи, а простой биллама, который как раз отправился в поездку по краю. По той приветливости, с какой нас приняли его люди, мы уже предвкушали его гостеприимство и встречу с ним самим. Его звали чирома Мохаммеду, и я не уяснил, откуда происходит этот титул или прозвище. Мохаммеду был доверенным лицом главной жены шейха и явно самым зажиточным и уважаемым человеком в селении. Сам он, однако, подчинялся не этой высокопоставленной даме, а муаллиму Аббасу в Куке. Мы устроились в одном из его домов, который хотя и был тесен, но построен очень прочно, опрятно убран и содержался в порядке, а наши животные нашли приют поблизости в чем-то вроде мызы. С возросшим числом членов моего каравана, естественно, возросла и наша раздробленность в поселениях, где мы останавливались. Я больше не принимал к себе на квартиру никаких чужаков, однако следил за распределением угощения и поставляемого местными властями корма для лошадей. Во второй половине дня наш хозяин вернулся из поездки, и я составил о нем самое благоприятное мнение. Никогда в этих краях я не встречал сочетания такого чувства собственного достоинства и скромности, такой учтивости без раболепия, как у этого человека. Его манеры и даже черты лица вследствие врожденного чувства такта и понимания того, что в поведении может быть приличным и уместным, представились мне совершенно европейскими. Его приветливый, но серьезный и уверенный характер по-видимому, не передался детям, ибо мне пришлось убедиться, что среди легкомысленных молодых девушек, которых умел собрать вокруг себя Альмас с помощью приданной нашему дому хозяйки, главную роль играла одна из дочерей нашего хозяина, она же была и самой озорной.