Горячее личное чувство, страстный патриотизм, глубокая самостоятельность, исключительная восприимчивость и чуткость, отличающие Петрарку как человека и писателя, заставляли его, изгнанника, выросшего вдали от Италии, но никогда не терявшего с ней органической связи, глубоко и лично чувствовать и переживать несовместимость старой идеологической системы, системы феодализма, с новой жизнью, рождающейся и торжествующей громкие победы на улицах и площадях городов Италии. И взамен этой явно устарелой, мертвой, неудовлетворяющей идеологической системы, которую так упорно и безнадежно старался воскресить гений Данте, Петрарка выдвигает другую систему, основанную на преклонении перед античностью, на стремлении подражать этой античности.

Античная культура искони была более жива и более действенна в Италии, чем в любой другой стране европейского средневековья. Об этом свидетельствуют хотя бы относящиеся к XI веку слова Рауля Лысого, приведенные в вводной главе. Но это влияние античности носило до поры до времени своеобразный характер. Античность, памятники которой были хорошо известны даже крестьянину, нередко выворачивавшему своим плугом то божественный торс мраморной богини любви, то выразительную голову императора, воспринималась как привычное прошлое своей страны, была в народном представлении окутана таким толстым покровом легенд, ошибочных представлений, народных суеверий, что рисовалась в свете чисто средневековом, оказывалась тесно сросшейся со всем арсеналом феодальных представлений. Именно такова и античность Данте, Виргилий которого мало чем напоминает творца Энеиды, зато весьма близок образу мага и предсказателя христианства, обычному в итальянском средневековье.

Совсем иначе подходят к античности Петрарка и близкий к нему по духу Кола ди Риенцо. Петрарка широко и сознательно использует то ощущение близости к античности, которое было распространено в народе, но стремится показать эту античность не в том искаженном виде, в котором знали ее до него. Страстно, самозабвенно изучая античных писателей, стремясь возможно более точно подражать им, Петрарка черта за чертой восстанавливает облик античного Рима, рисующегося ему как идеальное государство, как страна доблестных, гордых и культурных людей. Однако, стремясь возможно более точно восстановить облик античности и выставить ее в качестве идеала, способного заменить уже не удовлетворяющий более идеал церковно-схоластический, Петрарка естественно и неизбежно трансформирует любезную его сердцу древность, подчеркивает в ней те черты, которые ему импонируют и которые можно выдвинуть как достойные подражания, затушевывает другие, которые кажутся менее эффектными и менее примерными. Так под его пером возникает своеобразно идеализированный образ античности, образ, который скорее всего можно назвать мечтой об античности, который окажется колоссально действенным и проживет в течение двух веков, причем преклонение перед ним вызовет к жизни направление, известное под именем гуманизма[199].