Не ограничиваясь изучением латинских авторов, Петрарка пытается ознакомиться и с авторами греческими, которых латиняне столь высоко ставят. Он берет уроки греческого языка у калабрийского монаха Варлаама и затем у другого калабрийца — Леонтия Пилата, пытается читать Платона, благоговейно хранит в своей библиотеке рукопись Гомера, присланную ему одним из поклонников. Больших успехов в этих своих стремлениях Петрарке добиться не удается, но самое их наличие является весьма важным и симптоматичным.

Письма рисуют нам весьма ярко ту обстановку культа античности, культа несколько книжного, не лишенного абстрактности и аристократизма, в котором протекала жизнь и творческая деятельность певца Лауры. Античность дает ему критерии для оценки литературных произведений, этической стороны деятельности того или иного из современников или героев истории, современных политических событий. Недаром с таким восторгом приветствует Петрарка в нескольких письмах Колу ди Риенцо, также положившего античность в основу своих государственных планов и мероприятий.

Но эта книжная, антикварная атмосфера, окружающая Петрарку, отнюдь не противоречит исключительно острому ощущению и пониманию им живого, индивидуального человека и природы, в которой этот человек живет; наоборот, именно античность, являющаяся для писателя непререкаемым авторитетом, дает ему силы порвать с мощной, освященной веками средневековой идеологической традицией, выдвинуть неизвестный и прямо-таки враждебный ей идеал человеческой личности, представляющей интерес сама по себе, а не в своей соотнесенности к тем или иным религиозным или духовным ценностям, человеческой славы, природы, своей прелестью приобщающей человека к тому реальному миру, от которого идеология средневековья усиленно старалась его увести.

В одном из своих писем он так описывает свое времяпрепровождение в Воклюзе: "Вот моя обычная жизнь: я встаю с постели рано утром и с рассветом выхожу из дому, но как в доме, так и в полях я занимаюсь, размышляю, читаю и пишу. Как можно дольше я избегаю сна, изнеженности тела, предпочитая радости духа… Весь день я прогуливаюсь но обнаженным горам, по зеленым долинам, по губчатым пещерам и нередко обхожу оба берега Сорги, не отвлекаемый и не видимый ни одним человеком, только в обществе моих мыслей, которые изо дня в день делаются менее жгучими и менее мучительными… Здесь теперь мой Рим, мои Афины, моя родина. Сколько есть, сколько было моих друзей, притом не только таких, которых я лично знал и встречал в жизни, но и таких, которые явились в мир и покинули его за много веков до моего рождения и стали известными мне и заслужили мое восхищение своей доблестью, разумом, великими подвигами. Все эти друзья, вызванные из разных мест, собираются в эту маленькую долину, и мне больше радости доставляет беседа с ними, чем со многими, которые считают себя живыми только потому, что видно дыхание, выходящее из их рта, когда стоят холода. Спокойный и свободный, я брожу по этим местам, оставаясь и в этом обществе одиноким…"[205]