Герман Владимирович наполнил бокал ей, затем — себе.

— На самом деле, мы только внешне напоминаем европейцев, а по сути свои — азиаты, да и то не самые лучшие. У нас восточная деспотия, когда значение имеет только государство. А все остальное — приложения к нему, которые должны на него работать. Что это означает в реалии? Государство по большому счету — это миф, оно не бывает само по себе, а состоит из конкретных людей, которые правят от его имени. Вот они-то и есть подлинное государство. Когда они уверяют, что защищают его интересы, то, на самом деле, они защищают собственные интересы; когда они требуют повиновение ему, они хотят, чтобы повиновались им. Это корпорация людей, которые олицетворяют себя с государственной машиной, с властью. И здесь считается хорошим только то, что хорошо для них. А все, кто против такой системы, автоматически зачисляются во врагов. Вот это и есть подлинная наша страна. Надеюсь, теперь вам стало немного ясней.

— Да, спасибо, за разъяснение, стало ясней. Но и страшней. Но почему ничего нельзя изменить?

Герман Владимирович пожал плечами.

— Было время, когда я часто задавался этим вопросом. Но к окончательному выводу так и не пришел. Мой ответ весьма горек: по-видимому, большинству народа такая система нравится. Или люди к ней так привыкли, что уже не желают ничего другого. Когда я был вице-премьером, то пытался что-то изменить — предоставить больше свободы гражданам. И быстро увидел, что в массе своей они ее не желают; они не знают, что делать с той свободой, что у них есть. А уж если им дать ее еще, то они почувствуют полную растерянность. А потому предпочитают от нее отказаться.

— И ничего исправить нельзя?

Герман Владимирович развел руками.

— Когда Алексей только приступал к своей деятельности, мы спорили с ним на эту тему. Я ему доказывал, что ничего изменить невозможно, попыток было много, а результат один — все возвращалось к прежней системе. Он мне доказывал, что они изменят страну.

— И кто прав? — пристально посмотрела Соланж на своего собеседника.

— Это покажет жизнь. — Герман Владимирович замолчал. — Но я не верю в положительные перемены в России. Идет век за веком, а по сути ничего не меняется. Почему должно что-то измениться сейчас?

— Но в таком случае, зачем Алексей все это делает, рискует своей жизнью? — растерянно произнесла Соланж.

— Он верит в свою миссию. В конце концов, никто не знает, кто прав, а кто заблуждается. Я придерживаюсь одной точки зрения, он — другой. У нас с ним плюрализм. Чем вам не Запад, — вдруг улыбнулся он.