Когда все разошлись, Софья Георгиевна, стараясь по возможности не привлекать к себе внимания, последовала за отцом Варламом. Она вошла в молельную комнату вслед за ним. И едва закрылась за ней дверь, бросилась к священнику.

— Отец Варлам, мой муж исповедовался?

— Да, — ответил священник, не глядя на нее.

— Он был искренен, он раскаялся, что он сказал? — задала она сразу несколько вопросов.

Теперь отец Варлам уже прямо посмотрел на нее.

— Дочь моя, разве вам неизвестно о тайне исповеди. Я ничего не могу вам сообщить. То, что поведал мне ваш муж, умрет вместе со мной. Вы не должны меня об этом спрашивать.

— Я понимаю, — пробормотала пристыженная Софья Георгиевна, — но мне так важно знать. От этого зависит судьба нашей семьи.

— Скажу только, что я отвадил вашего мужа от мысли о самоубийстве. Он поклялся, что не совершит его ни при каких обстоятельствах. Это все, что могу вам сказать. Закончим этот разговор. — Отец Варлам отвернулся от женщины.

Какое-то время Софья Георгиевна молча смотрела в спину священника.

— Извините меня. Батюшка, я была не права, — проговорила она.

Отец Варлам повернул в ее сторону голову, кивнул и снова отвернулся. Софья Георгиевна покинула молельную комнату.

206.

Михаил Ратманов лежал на постели и смотрел в потолок. Софья Георгиевна робко присела на краешек кровати.

— Мишенька, я была у отца Варлама, он сказал, что исповедовал тебя.

Муж сел на постели.

— Да, я исповедовался. Ты знаешь, такое чувство, что в тот момент это был не я. Я ему рассказал о том, о чем был уверен, что ни за что никому и никогда не расскажу. Я наговорил, наверное, на пять уголовных дел.

Софья Георгиевна ощутила нечто вроде шока, но постаралась быстро справиться с ним.

— Сейчас это не важно, главное, чтобы тебе стало бы легче.

Ратманов каким-то опустошенным взглядом посмотрел на жену.

— Я не знаю, легче ли мне, но таким пустым я еще не был. Понимаешь, всю жизнь я шел к каким-то целям. Возможно, с точки зрения того же Алексея, они плохие, нечестные, но они придавали жизни смысл. А сейчас я его лишился. Я не представляю, что дальше. Вот настанет завтра — и что я буду делать? Мне нечего больше добиваться, не к чему стремиться. Полный обвал.