Как только капитан Хауслер подтвердил, что миссия считается выполненной, Фернан пригласил всех к палатке, которую уже разбирали солдаты, жал руки, спрашивал, кто куда собирается. Одни решили ехать в столицу, другие выбирали путь на юг, но никто не собирался возвращаться на службу, тем более что единственный командир сказал: «Пока, ребята, увидимся, и удачи всем!»

Он отвел в сторону старшего капрала Борнье:

– Насчет приказа убить заключенного… Это было грязное дело…

Борнье потупился.

– Забавно получается, – продолжил Фернан, – когда ты выполняешь приказы, часто бываешь полным кретином, а если требуется проявить инициативу, вдруг отлично справляешься…

Борнье благодарно улыбнулся.

Фернан дружески похлопал его по плечу, повесил на плечо вещмешок и отправился в путь.

Он чувствовал себя грязным. О нет, не в метафорическом, а в прямом смысле слова, потому что два дня не мылся по-человечески и от него воняло, как от медведя. Ничего, выйдет к Луаре, найдет укромное место и искупается. Фернан спустился по тропинке к воде, достал припасенное мыло, снял рубашку, ботинки с носками и закатал до колен брюки.

Луара величественно текла между холмами, и этот мирный пейзаж утешал душу.

К пяти вечера Фернан добрался до Сен-Реми-сюр-Луар. Накануне супрефект Луазо уехал из Монтаржи с инспекцией, результат которой оказался удручающим. Пообщавшись на местах скопления беженцев со смертельно усталыми чиновниками, он реквизировал муниципальный гараж, нашел столы, опустошил школьные запасы бумаги (карандашей не нашлось) и «вселил» туда социальные службы.

Фернан хотел было предложить свои услуги, но передумал. По мере приближения к часовне Беро его сомнения и тревоги таяли, а думать он мог только об Алисе. Все-таки человек – странное существо: несколько дней назад он готов был угнать грузовик и помчаться к жене, а сегодня зачем-то затеял мытье, как будто оттягивал минуту встречи…

В мешке, поверх кучи стофранковых купюр, лежала «Тысяча и одна ночь».

51

51

Рауль Ландрад сильно осложнил себе задачу, решив толкать, а не тащить мыльную тележку. Она все время виляла, он изгибался, дергался, наклонялся и продолжал двигаться на одной силе воли.

– Лучше бы ты ее тащил, – сказал Габриэль. – Не упрямься, а то скоро свалишься.

Рауль упорно отказывался, он хотел видеть Мишеля. Пес умирал: он не шевелился, огромная голова лежала на боку с разинутой пастью и остекленевшими глазами. Скрип ржавых колес действовал на нервы, а Рауль к тому же старался избегать выбоин и трещин в асфальте, хоть и гримасничал от напряжения и был бледен, как грустный клоун с лицом, белым от рисовой пудры.