П у ш к и н. Он был моим богом! Но пойми, он поэт другого века. Вот Батюшков уже смеется над мнимой красотой трескучих звучаний:
П у щ и н. Ваше поэтическое высокопревосходительство, умерьте пыл! Над кем смеетесь?
П у ш к и н. О Державине согласен говорить почтительно. Он — Державин! Ты помнишь, я убежал тогда. Меня искали, а я убежал. Почему? Мне стало стыдно. Перед Державиным стыдно! Ученичество у меня, ученичество, не более того! И как ему не быть? Поэзия не из книг только рождается. А мы, царскосельские отшельники, что видели? Война прошла мимо нас. Я не видел пожара Москвы. А Батюшков видел, он всю кампанию провел в армии. Вот у него и лучше.
К ю х е л ь б е к е р. У Батюшкова — элегия, а у тебя ода, воспевающая победу и торжество России.
П у ш к и н. Не спорь.
И л л и ч е в с к и й. Плесть рифмы? Пожалуй, можешь посмеяться — мой удел, это все говорят.
П у ш к и н. Олосенька! До шуток ли! Не нам ли решать судьбу поэзии нашей? Ничто не остановит нас! Мы — будущее! И уже не по-мальчишески соперничаем друг перед другом…
И л л и ч е в с к и й. Какое соперничество! Я не Державин. Стихами до чинов — кто дослужится? Вот разве ты…
П у щ и н. Олося — тонкая бестия, чует, кто будет генерал!
Д е л ь в и г. Генералом будет Горчаков.
П у ш к и н
Д е л ь в и г. Ах, бедные рыцари! Каково мне-то, старичку, кхе, кхе, взирать на вас! Она уезжает!
П у ш к и н. Отдай.