«Притыренный» – значит украденный кем-то? Или припрятанный? Кем? Может, главным героем? Тогда почему он лежит в трещине асфальта? Спрятали после того как украли? Странное место для тайного хранения. Или он здесь лежал, а его притырили-украли? Но, оказывается, его можно «притырить» и в коробке с мелочью у мороженщицы и смысл начинает распадаться. А после «дребезга велосипеда «Кама», которого пожилой узбек, спешившись, ведет…» распадающийся притыренный смысл начинает еще и дребезжать. Почему «которого», а не «который»? Красивая метафора-намек на то, что узбек «спешился» и введет велосипед как живое существо – ослика? Возможно. Но узбек пропадает из поля зрения вместе с велосипедом и больше не появляется. А жаль.

Читатель остается один на один с авторскими придуманными красивостями – часы, кофе, сливовая косточка и еще множество подробностей… И тоскует, тоскует по простому и понятному узбеку. Уже забыт и ключик, который притыренный и день, который надо было разгадывать. Продираешься сквозь «отражаешь себя в зеркало», «бесконечно долго рушишься своими лишними килограммами на бетон садовой дорожки», «И вот он (сын) в летнем лагере, а ты на берегу залива читаешь стихи его матери. И будущего у вас нет».

Читатель понимает, что будущего нет и у него с этим сочинением, но зачем-то ведет глазами дальше. Обреченно принимает очередную невнятную красивость: «А теперь вокруг тебя мир собирается во вселенную, наспех сочиняя законы тяготения, раскидывая элементы согласно валентности и атомному весу, набирая в ладони дерев звуки и запахи, чтобы подбросить их вверх, где альфа и омега» – и упирается в мужчин: «Двое мужчин, один худощавый, субтильный, в расшитой узорами круглой шапочке, другой, тот, что покрепче, покряжистей, – невысокий, в голубых джинсах, подвернутых на щиколотках так, как их подворачивали в семидесятые годы на континенте».