В городе мы подзадержались: горючее кончилось, рассчитывали на местные склады — японцы взорвали емкости, рассчитывали на подвоз автобатом — бензовозы запаздывали. Остатки горючего слили в баки нескольких танков и автомашин, они выдвинулись за город, оседлали шоссе на Ванемяо, а мы заняли позиции за городом и в городе. Пауза — можно накоротке пройтись по городу, тем более что попутно можно выловить еще не сдавшихся японцев. Точнее было бы сказать наоборот: выловить японцев и попутно осмотреть город.
В самом городе ничего примечательного, кроме бедности: запущенный, ветхий. Хотя в центре дома каменные, добротные, в садах, здесь живут богачи — торговцы, лавочники, ресторанщики, мелкие фабриканты, чиновники. И публика одета получше, понарядней, и упитанных, а то и жирных, — в достатке. Даже крыши цинковые, даже тротуары асфальтовые, даже мостовые булыжные! Другое дело, что с крыш краска облезла, асфальт разбит, а булыжники выворочены.
Забрели на рынок, окруженный харчевнями, похоронными магазинами и бардаками. Словно в соединении этих трех начал был некий городской символ. На рынке толчея, все продают всё, меж покупателями и продавцами шныряют чумазые, диковатые беспризорники: если что плохо лежит — не посетуй: стибрят с прилавка, залезут в сумку, в карман. Пара полицейских — в мундирчиках, но в тапочках, одежонка линялая, в заплатах — бдит: едва пацан схватил с прилавка лепешку, как полицейские под общий гвалт, сверкая стертыми подошвами, кинулись за ним, нагнали, скрутили руки, повели. Полиция, существовавшая при японцах, действует и сейчас: какой-никакой порядок надо поддерживать, воровать не резон, хотя, понимаю, есть хочется. Но уж лучше встать в очередь к нашей полевой кухне. Со временем полицию, наверное, как-то реорганизуют, под стать новым порядкам. Вряд ли останется так, как было при японцах.
Из харчевен — в окнах вместо стекла бумага — вкусно пахнет вареной требухой; клиенты, сидя на корточках, уминают эту требуху прямо на воле, перед заведением; едят и горстки риса, ловко орудуя деревянными палочками. Хозяева зазывают нас к себе, тараторя: совсем мало-мало юаней заплатишь. В зеленых рядах — изогнутые, метровой длины огурцы, помидоры, лук, красный и зеленый перец, взвешивают допотопным безменом с метками на деревянном рычаге, тоже наперебой предлагают купить.
У магазинчика — выставленные гробы: от грубо сколоченных из неотесанных досок до шикарных, обитых шелком, с кисточками. Перехватив мой взгляд, хозяин — тучный, в расписном халате — сложил руки на груди, закатил заплывшие жиром глазки, тоненько пропел: