Действительно, мы прошли Европу и рассказать нам было о чем. Но отчего-то ни Трушину, ни мне не хотелось распространяться о боевом прошлом. Может, и потому, что перед нами сидел все-таки бывший белогвардеец, вольный или невольный, сознательный или заблудший и тем не менее враг, хотя и бывший, — отсюда и настороженность к нему. Был враг, теперь друг? Надеемся.

— В жизни белых казаков за рубежом не враз разберешься, — сказал Трушин. — На это время надо. И проверка...

— Невиноватых Россия примет, — сказал я.

— Я вам доложу, дорогие гости: в Маньчжурии житуха у нас была паскудная. У большинства то есть. Да посудите: генералы и старшее офицерье погрели лапы в Забайкалье, в эмиграцию ушли не с пустым карманом. А младшие офицеры, а рядовые? Вещмешок за спиной, кукиш в кармане... Спервоначалу я осел вблизи города Маньчжурия, большущая станица там разрослась...

(Я мгновенно припомнил: на этом участке фронта наступала 36-я армия генерал-лейтенанта Лучинского, наш сосед слева, — наступала отлично, продвигается ходко.)

— Большущая станица, народу густо... Взялся я за сельское хозяйство, оно шло ни шатко ни валко... А тут еще атаманы, лихоманка их забери, отрывают от хозяйства на воинские сборы да учения, вербуют, заманивают в свои сети и многих уже заманили за хорошую плату: ходить за Аргунь-реку с диверсиями, со шпионажем, и до убийств докатывалось. Эге, смекаю, угодишь, как толстолобик в сети, у красных пограничников и чекистов пули меткие. Уматывай подобру-поздорову — и подальше. Признаюсь честно: во-первых, жалко собственную башку. А во-вторых, этой самой башкой допер до истины: негоже бороться против Родины, какие б порядки там ни установились. Нравятся тебе либо не нравятся, но народ-то их принимает! И почему, спрашивается, не принимать?

Пригнувшись, чтоб не стукнуться о низкую притолоку, вошел старшина Колбаковский, извинился перед обществом, доложил мне, что в роте все нормально. Хозяин широким жестом пригласил его к застолью. Кондрат Петрович с солидностью поклонился, сел на рыпнувшую под ним лавку. Хозяйка поставила ему чистый прибор. Налили водочки. Я отпил половину стаканчика: я уже был тепленький, я это сознавал, особенно после нелепого, неизвестно с чего вырвавшегося у меня вопроса:

— Иннокентий Порфирьевич, а как ваша фамилия?

— Непейпиво, — сказал хозяин без улыбки.

Я громко, неприлично засмеялся:

— Правильно! Пейте водку!

Понуждая себя, хозяин улыбнулся, я же засек: лейтенант Глушков, окстись, уже морозишь, уже надо быть начеку, не перебери. Неловкость сгладил старшина Колбаковский, вежливо спросив: