Ямада отошел от зеркала, сухотелый, сутуловатый, кривоногий. Глаза у него сделались почти что добрыми, и, если б на нем вместо военной была гражданская одежда, его вполне можно было бы принять за тихого, смирного старичка. А это был главнокомандующий! Правда, армия его перестала существовать, испускала последние вздохи, билась в агонии, имя которой — капитуляция. Да, так повернулась судьба: главнокомандующему приходится готовить свою армию к разоружению и сдаче в плен. Заплетающимся, неверным шагом Ямада подошел к зарешеченному окну, за которым во внутреннем дворике орденскими пятнами пестрели цветы, походил возле письменного стола и возле круглого стола, за которым он и принимал советских парламентеров в тот памятный ему день — девятнадцатого августа. Столы и стены кабинета были полированные, блескучие, смутно отражали тщедушную фигуру генерала. Некстати Ямада подумал: над его ростом курсанты не потешались, японцы — нация малорослая. А вот начальник штаба Хата — высокий, грузный. Скоро в этом кабинете будет восседать маршал Малиновский. Интересно, переделает ли Малиновский кабинет по своему вкусу? А-а, не то должно волновать Отодзо Ямада. А что? Хотя бы то, что война Японией окончательно и бесповоротно проиграна.

А ведь были иные времена! Времена, когда внезапный, сокрушительный удар должны были нанести они, японцы. Прекрасные планы рождались в генеральном штабе, надо отдать должное — там были незаурядные умы. Например, план «Особые маневры Квантунской армии»: вторжение японских войск в советское Приморье и Забайкалье с последующим захватом Дальнего Востока и Сибири. Кто из нас не повторял крылатой фразы: «Когда солнце над Токио, лучи его должны освещать всю великую Японскую империю до Урала»? Конечно, русские были начеку. Еще до нападения Германии на Советы они преобразовали Дальневосточный военный округ, а в сорок первом Забайкальский — во фронты с вполне определенными оборонительными задачами. Мы знали, что нам противостоит около сорока дивизий, которые русские, несмотря на всю тяжесть войны с Германией, держали на Дальнем Востоке и в Забайкалье. Это-то и тормозило наше выступление, да и печальный опыт Хасана и Халхин-Гола предупреждал: Красная Армия — сильный противник. Вероятно, эти два обстоятельства не дали политическому и военному руководству Японии рискнуть ни в сорок первом году, когда вермахт был под Москвой, ни в сорок втором, когда вермахт был под Сталинградом. Ждали как сигналов для выступления падения Москвы, затем Сталинграда, но так и не дождались. С начала сорок пятого года главное командование заговорило об оборонительном варианте для Квантунской армии: подействовали громкие победы русских на советско-германском фронте. Оборонительные планы возникали один за другим, последний — в июне: сосредоточить основные силы Квантунской армии на Маньчжурской равнине, оставив в приграничной полосе войска прикрытия — приблизительно треть сил и средств армии. Решающее сражение предполагалось дать на линии Чанчунь — Сыпингай — Мукден, нанести поражение советским войскам в районе Чанчуня и Мукдена, в последующем преследовать противника вдоль КВЖД до станции Карымская, другие войска должны были повести наступление н а Хабаровск, Никольск-Уссурийский, Владивосток. Ах эти светлые умы в генштабе — все развивалось не по их планам! Ах эта самурайская уверенность — она обернулась провалом! Ведь даже его начальник штаба Хикосабуро Хата, бывший в свое время атташе в Москве и знавший русский, поверил в этот блеф. Да, блеф, иначе это не назовешь!