Мне довелось несколько раз сидеть за столом братьев, и каждый раз они оба действовали обычным своим, хорошо проторенным методом, принимая нужных людей, непомерно расхваливая их необыкновенные свойства.

У них все было отработано до мельчайших подробностей. Они понимали друг друга не только с одного слова, а просто-напросто с одного взгляда.

Как только один начинал величать, другой уже готовился подхватить эстафету и продолжить величанье.

— Аллаверды, — вставлял он. — Аллаверды к твоим словам…

В конце концов мне это все достаточно обрыдло — и даже кулинарное искусство Гоги, даже изобилие их стола уже не в силах были соблазнить меня.

Однажды я наотрез отказалась пойти к ним, и бабушка тоже отговорилась нездоровьем, и получилось так, что братья перестали нас приглашать.

Как же я удивилась, когда однажды я открыла входную дверь и увидела старшую сестру госпиталя — Капочку.

Капочка — так ее звали решительно все, от начальника госпиталя, седоголового генерала, до самого молодого раненого, — была человеком в достаточной мере примечательным.

Худенькая, невысокая, темно-русые волосы гладко зачесаны назад.

Бледным лицом, постоянно опущенными глазами — на щеках тень от ресниц, — негромким голосом она походила на монашенку: кажется, одень ее в темную монашескую рясу — и готово, налицо самая что ни на есть настоящая монашенка.

Было в ней что-то загадочное, никому не понятное, особенно тогда, когда она поднимала глаза, чуть косящие, какого-то неопределенного цвета, то ли зеленого, то ли карего, угрюмые и медленные, тогда все ее маленькое, бледное, с узким подбородком лицо становилось чуть-чуть светлее.

Она никогда не повышала голос, никому не выговаривала, вроде бы не сердилась ни на кого, однако почему-то перед ней робели решительно все: и сестры, и санитарки.

Кастелянша, мать моего знакомого Стаса, буквально замирала, едва лишь Капочка приближалась к ней, спрашивая своим матовым, тихим, бесстрастным голосом:

— Когда собираетесь менять белье на постелях?

На этот вопрос, само собой, ответить было вовсе нетрудно, однако кастелянша начинала вдруг запинаться и глядеть на Капочку виноватыми глазами, подобно напроказившей школьнице, хотя давно уже успела выйти из школьного возраста и собственный ее сын Стас был на несколько лет старше Капочки.

Признаюсь, я тоже несколько побаивалась ее. Когда она порой заходила в палату, в которой именно в эту самую минуту сидела я, и мой взгляд встречал ее неподвижный, как бы замедленный взгляд, я испытывала какое-то, самой себе непонятное чувство неловкости: казалось, я совершаю что-то непотребное, за что меня следует осуждать.