Я выдвинула ящик тумбочки, нашла карандаш, потом положила тетрадку на книгу Шолохова.

— Готова? — спросил Белов.

— Готова.

— Тогда слушай.

Много лет прошло с того дня. Но, кажется, до сих пор помнится мне каждое слово, произнесенное Беловым, помнится его громкий, немного хриплый голос.

«Здравствуй, Паша!

Пишу тебе последнее письмо, больше писать не буду. Пути наши разошлись, поэтому даю тебе свободу. Я свою жизнь как надо устроил, теперь давай устраивай свою. Обо мне забудь. Я встретил хорошую женщину, она меня полюбила, и я ее полюбил. Скажи Андрюше и Нюре, что помогать им буду, чем сумею, а видеться с ними ни к чему. Желаю вам всем все, что сами себе желаете.

К сему остаюсь Белов Василий Порфирьевич».

Я дописала последнее слово «Порфирьевич». Чуть сильнее нажала карандаш, графитный кончик сломался.

Он спросил, не поворачивая головы:

— Дату поставила?

— Сейчас поставлю.

Я написала внизу остатком грифеля: «28 декабря 1943 года, Москва».

Он сказал:

— Адрес госпиталя не пиши, не надо.

— Хорошо, не буду, — ответила я.

Взяла конверт с тумбочки, и Белов продиктовал мне.

«Горьковская область, Холодовский район, село Корчаково. Беловой Прасковье Федоровне».

— А обратного адреса не пиши, — снова повторил он. — Просто напиши — от Белова Вы Пы, поняла?

— Поняла.