..Тов. Горький говорил с тов. Гуревичем о вождях Бунда, с которыми он дружит, в основном об известном «Maксиме»[250] — вожде балтийской революции и балтийской республики, который играл в ней роль президента. «Он чудесный, умный и тактичный человек, — сказал тов. Горький. — Он сыграл огромную роль в этих незабываемых событиях» [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 456–451].

Столь восторженная встреча при громадном стечении народа свидетельствовала и о симпатиях американских евреев к русской Революции, и о широкой известности имени Горького в США. И действительно, феноменальный успех, сопровождавший Горького в начале ХХ в., не обошел стороной Северную Америку, которая, стараясь не казаться провинциальной, быстро подхватывала европейские культурные новинки. Об уровне популярности в те годы Горького свидетельствует, например, такой маленький факт. В 1901 г. в Нью-Йорке одновременно в двух издательствах выходят два, как бы конкурирующих перевода романа Горького «Фома Гордеев». Книга, переведенная И. Ф. Хэпгуд, выпущенная издательством «Скрибнер и сыновья» («Charles Scribner’s Sons»), оказалась супербестселлером. До 1905 г. вышло 15 изданий этого перевода. Практически все произведения писателя переводились, что называется с пылу с жару, и издавались в книжной форме, журналы буквально гонялись за его текстами. Пьеса «Дачники», которую в наше время мало у кого имеется желание читать, была напечатана в популярном журнале буквально через несколько месяцев после появления по-русски. О Горьком публикуются многочисленные статьи, авторы которых не скупятся на восторженные эпитеты, в том числе и такие, как «литературный гений». При этом, однако, были критики, которые отмечали, что

Этика Горького остается слишком примитивной. Он не исповедует какого-либо оригинального учения и не предлагает всеобъемлющего решения <социальных вопросов — М. У.> [YEDLIN. Р. 70].

Этика Горького остается слишком примитивной. Он не исповедует какого-либо оригинального учения и не предлагает всеобъемлющего решения <социальных вопросов — М. У.> [YEDLIN. Р. 70].

Войдя в отель «Bellclaire» и:

Взглянув на реку, Горький сказал, что чувствует себя будто дома, в Нижнем Новгороде, на берегу Волги. На что один из сопровождавших его нью-йоркцев заметил, что «Новгород» и «Нью-Йорк» — почти одно и то же. Никакой конкретной программы пребывания у Горького не было, она составлялась на живую нитку. Принимавшим его литераторам удалось пригласить на обед в честь гостя Марка Твена. На него возлагалась главная надежда — ожидалось, что он если не возглавит, то войдет в комитет по сбору средств в помощь русской революции. Обед состоялся на следующий вечер после прибытия. Горький был польщен присутствием Марка Твена. Он наговорил ему комплиментов, но не забыл и о главной своей цели. «Я приехал в Америку как чужестранец, — сказал он, — и нашел среди американцев людей, глубоко сочувствующих страданиям моего народа, который борется за свою свободу — свободу, какой наслаждаетесь вы. Пришло время революции. Все, что нам нужно, — это деньги, деньги, деньги». Марк Твен не остался в долгу и в своей речи выразил полное сочувствие русской революции. «Если мы способны построить российскую республику, — сказал он, — чтобы дать угнетенным людям во владениях царя столько же свободы, сколько имеем мы сами, давайте же займемся этим». Обед закончился под утро. Литераторы расходились, держа в руках свежеотпечатанные номера газет с репортажем о торжестве. Правда, ни Горького, ни Марка Твена среди них уже не было. Марк Твен сказал, что должен быть в другом месте и откланялся — впоследствии выяснилось, что он торопился на международные соревнования по бильярду в «Мэдисон сквер гарден». А Горький отправился на другой обед, где, помимо него, чествовали недавно прибывшего в Америку Герберта Уэллса[251]. На следующий день Горький и Андреева поехали осматривать город. За ними хвостом увивались журналисты. Буревестник восхищался увиденным. Особенно его поразил тогда только что построенный небоскреб на Таймс-сквер. «Замечательно! Замечательно! — согласно сообщению „Нью-Йорк таймс“, воскликнул Горький. — Не уеду, пока не узнаю, как воздвигли такую штуку». Вечером знатные визитеры посетили цирковое представление <…> Все складывалось как будто отлично. На третий после приезда день Горький сам давал прием в своем просторном гостиничном номере. На него явились знаменитости, люди, состоявшие в Обществе друзей русской свободы[АБАРИНОВ], [SHERR. Рр. 160–190].