В данном рассказе фамилия служит идентификации и типизации (и стереотипизации) персонажа: если герой поляк, то и фамилия должна быть польской, а польская фамилия должна содержать в себе «польский» корень. Вот и получилась фамилия типа
Возвращаясь к нелицеприятным высказываниям Чехова касательно евреев, еще раз напомним об их сугубо
«Высшие» уровни мышления художника сложно соотносятся с «низшими», ежедневными реакциями российского человека, рождённого в определенное время и определенный средой [PORTNOVA. С. 202],
Другими словами, наталкиваясь на отдельные саркастические или явно не дружественные замечания писателя о евреях, надо учитывать психофизический портрет Чехова, тип его личности. Игнатий Потапенко, хорошо знавший Чехова, писал:
…я считаю нужным сказать в самом начале и думаю, что у него не было ни одного друга, — но товарищем в самом прекрасном значении этого слова. Было у нас много общей жизни, и, должно быть, в этом и ответ.
Его всегдашнее спокойствие, ровность, внешний холод какой-то, казавшейся непроницаемой, броней окружали его личность. Казалось, что этот человек тщательно бережет свою душу от постороннего глаза.
И потому я утверждаю, что у Чехова не было друзей. То обстоятельство, что после его смерти объявилось великое множество его друзей, я не склонен объяснять ни тщеславием, ни самозванством. Я уверен, что эти люди вполне искренне считали себя его друзьями и по своему настроению таковыми и были, то есть они любили его настоящей дружеской любовью и готовы были открыть перед ним всю душу. Может быть, и открывали, и наверно так, — у него было то неотразимое обаяние, которое каждую душу заставляло отдаваться ему, — потому-то он и знал так хорошо тончайшие извилины человеческой души. Но он-то свою не раскрывал ни перед кем.
У Чехова же была такая душа. Все было в ней — и достоинства, и слабости. Если бы ей были свойственны только одни положительные качества, она была бы так же одностороння, как душа, состоящая из одних только пороков.
В действительности же в ней наряду с великодушием и скромностью жили и гордость, и тщеславие, рядом с справедливостью — пристрастие. Но он умел, как истинный мудрец, управлять своими слабостями, и оттого они у него приобретали характер достоинств.
Удивительная сдержанность, строгое отношение к высказываемым им мнениям, взвешивание каждого слова придавали какой-то особенный вес его словам, благодаря чему они приобретали характер приговора [ПОТАПЕНКО].