Как видно из чеховского эпистолярия, писатель обсуждал с А. С. Сувориным личность Мережковского, в то время как для самого Мережковского — до большевистского Октябрьского переворота человека весьма левых политических взглядов (он и Гиппиус симпатизировали эсерам), фигура Суворина являлась символом реакции, ретроградства и духовного нигилизма, что им прямо декларируется в эссе «Чехов и Суворин» (1914), опубликованной в газете «Русское слово» 22 января 1914 года. Впрочем, в начале 90-х годов Гиппиус, «которой нравился Суворин», поспособствовала сближению с ним своего мужа.

Тогда же Чехов убеждает <Суворина> издать книгу стихов Мережковского. Суворин был невысокого мнения об этих стихах. ‹…› Однако он все же соглашается финансировать это издание, и «символы» Мереж ковского печатаются в типографии «Нового времени» в 1892 году [ТОЛСТАЯ Е. (II). С. 184].

Однако к концу 90-х годов отношения Мережковского с Сувориным, стойким противником модернизма во всех его художественных проявлениях, стали враждебными.

Поводом для создания эссе «Чехов и Суворин» (1914) стало знакомство Мережковского с письмами автора «Палаты № 6» к редактору «Нового времени». Письма Чехова открыли, что Суворин был для писателя одним из самых дорогих и любимых людей. Мережковский в названной работе продолжает борьбу за «живого», «бессмертного» Чехова, начатую в эссе «Брат человеческий». Он призывает отделить истинного Чехова не только от «чеховщины», но и от «суворинщины», под которой критик понимал «обывательщину», бездну русского нигилизма. По мнению Мережковского, именно нигилизмом, который является национальной русской болезнью, Суворин заразил ‹…› близкого ему Чехова ‹…›.

Диалогический контекст эссе «Чехов и Суворин» обогащается и творческим освоением в нем текста баллады Гете «Лесной царь» в переводе В. А. Жуковского. Диалог Мережковского с этим стихотворением, по сути, выполняет мифотворческую функцию, раскрывая подоплеку иррациональной, необъяснимой привязанности и даже, как представляется критику, «слепой» любви Чехова к Суворину.

‹…› «Строфы этой баллады как лейтмотив или аккомпанемент проходят через всю статью критика. Младенец погибает в руках отца, скачущего на коне сквозь ночной лес, оттого что страшный царь заворожил его своим гипнотическим взором. Лесной царь ‹…› — это Суворин».

‹…› Примечательно, что в работе Мережковского «Лесной царь» Суворин оборачивается русским «лешим», со всеми его характерными приметами, обозначенными в произведениях фольклора ‹…›. «Леший-Суворин» затягивает, «засасывает» Чехова в «плесень болотную», в «русские потемки», которые и символизируют в образной системе эссе Мережковского «безвременье 90-х годов» ‹…›. Он, подобно русскому лешему, способен «заукать», «загоготать на всю лесную дебрь». Мережковский в традиции стилистики русской сказки «озвучивает» реплику «лешей нечисти», с которой Суворин мог бы обратиться к Чехову: «— А, голубчик, попался! Узнал, кто я, — ну, и знай! А я тебя не выпущу!» [КОПТЕЛОВА. С. 131–132].