Вы скажете вот мнение человека предвзятого и испуганного. Я готов признать это. В последние годы я чувствую, что понемногу становлюсь человеком предвзятым. Насколько сумею, буду избавляться от этой предвзятости, хотя она природой мне предуказана, мой отец часто бывает чрезвычайно нерешителен даже относительно мелочей — еще вчера вечером мы с ним целый час решали новой ширины сделать окна в зале нашей дачи — в 1.5 арш., или же в 1.75, или в 2 ар., не решили, пошли на самое место постройки, промеряли и прикидывали еще 1.5 ч. (буквально с 8 ч. вечера до половины десятого) и опять не решили — отец отложил на сегодня и сказал, что поговорит с Айвазовским — это за восемь лет ежедневных разговоров и совещаний с отцом приучило меня ненавидеть нерешительность и неопределенность, я на все желаю (невольно) решений крайних и быстрых, и потому по необходимости предвзятых. Впрочем и Ваше решение вопроса вовсе не решение Вы предлагаете только помнить о жиде, что он жид, и относиться к нему также как и ко всякому другому русскому гражданину. Первое со вторым не вяжется, а если Вы оставите только второе, то это будет не Ваше решение вопроса, а тех, кто даже не понимает трудности еврейского вопроса «выпустить евреев в Россию — вот и все». Но довольно, довольно о жидах и газетных темах. Я потому и Одиссею свою забросил, что когда писал ее, мне казалось что я пишу не письмо, а корреспонденцию. Лучше я Вам ее как-нибудь на словах расскажу[271].

Позже имели место конфликты, уже так сказать, «внутрисемейного» характера, связанные как с осуждением Чеховым нововременской клеветнической кампании против Антокольского — см. Гл. V, так и с его критикой там же журналистской активности Дофина:

Вы пишете мне и негодуете, что бранят Вашего сына, но ведь бранят не сына, а А. А. Суворина, журналиста, к<ото>рый написал «Палестину», пишет в «Нов<ом> вр<емени>», сам когда-то бранил Мартенса, говорил в Париже от имени русской печати и напечатал за своею подписью фельетон о своей поездке. Он самостоятельная величина и может сам за себя постоять. Из Вашего письма выходит так, как будто А<лексей> А<лексеевич> особняком стоит от «Нов<ого> врем<ени>» и несет кару за грехи, не будучи причастен к газетному делу.

Затем произошло столкновение Дофина, обиженного критической рецензией в «Русской мысли», с ее редактором Вуколом Лавровым, которого он ударил по лицу. Этому инциденту Суворин-старший находил всяческие оправдания[272], но Антона Чехова поступок Дофина крайне возмутил. Он писал сестре по этому поводу 11 марта 1893 г. (Мелихово):