Хоть я и простой академик, но тем не менее я снисхожу к тебе, почетному, и протягиваю тебе руку. Бог с тобою.

Следует отметить, что традиционно в популярной литературе отношения Чехов — Левитан принято преподносить читателю в особом «умилительно-слащавом» освещении, как «святую, чистую и возвышенную дружбу». В действительности это была дружба двух творческих личностей, больных, амбициозных, самолюбивых и очень раздражительных. В ней сталкивались и взаимное притяжение, и обиды, и ревность, и многое другое из сферы человеческих эмоций, проявляющихся при близких отношениях между людьми.

Отзывы Левитана о чеховской прозе часто преломляются через призму его собственного мировидения как живописца-пейзажиста. Так, например, в июне 1891 г. он пишет:

Дорогой Антоша!

‹…› Я внимательно прочел еще раз твои «Пестрые рассказы» и «В сумерках», и ты поразил меня как пейзажист. Я не говорю о массе очень интересных мыслей, но пейзажи в них — это верх совершенства, например, в рассказе «Счастье» картины степи, курганов, овец поразительны.

Однако порой Левитан позволял себе, подразнивая Чехова, сравнивать его писателями-«второразрядниками», хотя в письмах третьим лицам никогда не отзывался о его прозе критически. Чехов же, при всем своем пиетете по отношению к живописи друга, под настроение мог его за глаза куснуть. Так, «заглянув» в мастерскую Левитана в середине января 1895 года, он писал затем 19 января А. С. Суворину:

Был я у Левитана в мастерской. Это лучший русский пейзажист, но, представьте, уже нет молодости. Пишет уже не молодо, а бравурно. Я думаю, что его истаскали бабы. Эти милые создания дают любовь, а берут у мужчины немного: только молодость. Пейзаж невозможно писать без пафоса, без восторга, а восторг невозможен, когда человек обожрался. Если бы я был художником-пейзажистом, то вел бы жизнь почти аскетическую: употреблял бы раз в год и ел бы раз в день [ЧПСП. Т. 6. С. 14–15].

Примечательно, что негативно отозваться о живописи Левитана Чехов позволил себе лишь один раз и только в письме к Суворину (sic!) — никому другому он ничего подобного никогда не говорил. Да и вообще, несмотря на «типовые пороки», присущие любой художественной среде, — зависть, злословие о товарищах по искусству, сплетни всякого рода и т. п., о Левитане ни в публичной критике, ни за глаза, никто плохо не отзывался. Александр Головин — сотоварищ Левитана по МУЖВЗ, будучи уже известным художником, членом объединения «Мир искусства», писал:

Основной чертой Левитана было изящество. Это был «изящный человек», у него была изящная душа. Каждая встреча с Левитаном оставляла какое-то благостное, светлое впечатление. Встретишься с ним, перекинешься хотя бы несколькими словами, и сразу делается как-то хорошо, «по себе» — столько было в нем благородной мягкости.