— Куда? — спрашивает парень, и я замечаю, что напряжение у него на лице будто бы тает.

— Уместный вопрос,— отвечаю я.— Вопрос жизни. Но прежде чем мы вернемся к нему я тоже хочу поставить перед тобой вопрос: так ли сильна в тебе жажда потреблять эту отраву, что за несколько доз морфия ты готов пойти на самое страшное?

— Я ее не потребляю.

— Боян!.. — Я предупреждающе поднимаю указательный палец. — Коли уж ты заглянул в нашу кухню — не в эту, а в ту, служебную, — скажу тебе честно: я собственными глазами видел, как ты вгонял шприц...

— Это был не морфий! — прерывает он меня досадливо. — Я один-единственный раз принял морфий, и, если хотите знать, меня только стошнило от него. С тех пор я колю витамин С — он такого же желтоватого цвета и тоже по два кубика в ампуле.

— Вот оно что, витаминами себя поддерживаешь... А зачем тебе морфий-то?

— Для матери...

Если бы вместо того, чтобы сказать это, Боян выхватил пистолет и прицелился бы в меня — эффект был бы куда меньше. «Для матери...» Какое неожиданное решение, какая разгадка — ну абсолютно не трудная! А нерешенной оставалась только потому, что за все время мы не вспомнили о существовании еще одного человека. Озадаченный моим молчанием, парень смотрит на меня выжидающе: то ли я не расслышал, то ли не поверил?

— Прежде, когда я жил дома, она находила утешение в том, что изливала мне свою муку. Рассказывала, как много она делала для отца и как он вечно отравлял ей жизнь, оплакивала его или проклинала, понося и его и вас... Она из тех людей, которые способны повторять одно и то же сто раз, тысячу раз, одними и теми же словами на один манер и можно с ума сойти, слушая ее, но сама она после этого успокаивается Выговорится, обессилеет и утихнет на час-другой, а потом — опять. Но я терпел, как-никак она мне мать, и кроме меня у нее не было другого близкого человека, терпел потому, что она была права — во всяком случае, мне казалось, что она права, хотя теперь я уже не знаю, насколько это верно... А когда меня забрали в армию, это стало для нее настоящей трагедией, и она все повторяла, что когда я вернусь, то уже не застану ее в живых... Застать-то я ее застал, но в каком состоянии... Кожа да кости, и такой взгляд, такие глаза, что не узнать — будто она рассудка лишилась... Пока меня не было дома, она сдружилась с какой-то женщиной, которую знала в молодости, и та научила ее убаюкивать свое горе. Скрываясь у нас на квартире от своих близких, она приносила матери ампулы, которые давала ей какая-то лаборантка. Первое время мать говорила мне, что уколы, которые она делает, назначил врач — для лечения нервов, но потом лаборантку прогнали, морфий было неоткуда брать, и тут мне все стало ясно: мать начала меня просить, умолять, заклинать, чтоб я нашел ей морфия. Грозилась, что сойдет с ума, отравится, выбросится из окна. Однажды я действительно едва успел стащить ее с подоконника. С тех пор меня стала преследовать мысль, что в один прекрасный день, возвращаясь домой, я увижу ее распростертой на тротуаре с разбитой головой... Чтобы предотвратить беду, я готов был на все, и самым верным средством добывать морфий оказалась знакомая вам компания. Там не терпят чужаков и зевак, и поэтому мне приходилось делать вид, что и я такой же, как они...