Хорошо, что я успела вместе с мамой и Княжной поехать на кладбище к Димке. Княжна не делает ровным счётом ничего по хозяйству, но чего у неё не отнимешь – так это усердия на кладбище. «Могилка у вас прямо вылизанная», – уважительно качает головой кладбищенская сторожиха.

Ира не разрешает нам с мамой прикасаться к памятнику, сама всё моет, выметает растительный мусор, выщипывает пробившиеся травинки летом и отдирает от гранитной плиты примёрзшие цветы, если был снег. Мы всё это время бессмысленно топчемся у оградки, мама то заворачивает, то разворачивает гвоздики, завернутые в обёрточную бумагу.

– Давайте цветы, – говорит Княжна, утирая пот со лба. И раскладывает наши гвоздики так старательно, что даже у меня щемит сердце – маленькая сосредоточенная Ира выглядит в эту минуту девочкой из сказки. Пошла в лес за подснежниками, а нашла – могильные гвоздики, потом заблудилась и вышла к новому этапу своей жизни, такому, после которого уже ничего не изменится.

В каждой жизни наступает такой момент, после которого ничего не изменится. А вот тексты можно редактировать вечно. Единственное исключение – дневники, их сразу пишут набело. В литературе можно скрывать подробности и скрываться самому. В дневнике ты всегда голый, как на приёме у врача.

– Надо было искусственные взять, в зиму-то, – это Ира критикует наши с мамой гвоздики. И то верно: живые цветы имеют свойство примерзать к плите намертво.

– Иринка, остановись уже, – просит мама. – Иди сюда, девочка. – И обнимает замёрзшую Княжну так крепко, как никогда не обнимала меня.

Я смотрю на них, а на меня смотрит кладбищенская собака, трёхлапый кобель, которому мы опять забыли принести колбасу.

Каждый год я заранее готовлюсь к этому дню, но всё равно он подступает, как цунами, о котором забыли предупредить местных жителей. 30 октября для меня самый долгий день в году. Часы тянутся, как нескончаемые вагоны товарного состава, который пережидаешь в автобусе у шлагбаума. Я пытаюсь представить, каким был бы сейчас Димка, и не могу. Вижу то мальчика в шапке-ушанке с завязками-шнурками – он летит с горы на фанерке, а я потом буду раскладывать его заледеневшие варежки на батарее. То сумрачного школьника, закрывавшегося от меня в комнате с Таракановой. То солдата-дембеля, который выходит на перрон Свердловского вокзала и жадно обшаривает взглядом встречающих, сердясь на каждую девушку за то, что она – не Ира. Вижу успешного бизнесмена в костюме от Hugo Boss и белом шарфе, вижу неудачника-банкрота, достающего из железного шкафа охотничье ружьё. Вижу моего старшего брата, который теперь стал моим младшим братом, потому что умер, не дожив даже до тридцати пяти.