Простились мы с Диан и Вероник прохладно. Высадили у гостиницы, завтра в аэропорт Валерий должен был везти их без меня. Я уже почти что свернула за угол, как вдруг услышала сзади топот – меня догоняла Диан с конвертом в руке. «Это вам. За принесённые неудобства», – сказала она, всучивая мне деньги. Очень хотелось отказаться от чаевых, но, увы, такие поступки стоят слишком дорого. Я взяла конверт, через силу улыбнувшись.

Живу я в этот раз в Париже напротив выхода из Катакомб. В соседнем доме, как сейчас помню, была квартира родителей Людо, с которыми меня однажды всё же познакомили. Из окна родительской гостиной было видно, как туристы выходят из оссуария на улицу и оставляют на дороге белые следы. По одной версии, это пыль, по другой – перемолотые ногами человеческие кости. Туристы выносят на улицу прах Шарля Перро, Блеза Паскаля, Лавуазье и Робеспьера, думая лишь о том, как прекрасен солнечный свет…

Сейчас мои окна выходят на другую сторону, в глухой, почти петербургский двор. Квартира маленькая, тёмная, видно по всему, что нелюбимая. Здесь, как объяснила Изабель, никто постоянно не живёт: хозяева сдают её агентству, а сами лишь изредка останавливаются тут на несколько дней, когда приезжают в Париж по делам. Я заняла маленькую спальню рядом с кухней, а рядом живут Вася, пациент с церебральным параличом, и его мама Света.

Парижское прошлое никуда не делось, оно всегда рядом. Спустишься по лестнице на улице Абукир – а там древние стены времён Карла Пятого. Зайдёшь в кафе на Антуана Дюбуа – столики прижаты к старинной мощной башне, части прежних укреплений. Вот и в моей, куда менее древней и богатой славными событиями жизни нет-нет да уткнёшься носом в прошлое; особенно часто это происходит здесь, вдали от дома.

Луна сегодня сверхъестественная – в полнеба. Торчит из-за крыш, ухмыляясь. Танечка всегда подчеркивала, что у них с Луной особая связь. «В полнолуние, – заявляла, – я вечно сама не своя!» Танечке хотелось, чтобы её считали ведьмой – может, и сейчас хочется.

Отец любил камни, мама – деревья, Танечка – Луну, Княжна – водку, Димка – Княжну, а я – музыку и слова, особенно французские. С’est une famille très heureuse![37] – сказали бы голоса с моих старых пластинок. Где они, интересно, эти пластинки? Куда исчезли все мои вещи, такие важные в детстве? Тетради с наклеенными рецептами из «Работницы», «Самоучитель игры на фортепиано» Мохеля и Зиминой, «Фортепианная игра» под редакцией Николаева. Я особенно любила «Фортепианную игру» – там все номера расписаны моим неотточенным карандашом. Пока я не научилась читать ноты, каждую подписывала от руки – «ля», «соль», «ре». Смех и грех. Самым лучшим в нотных сборниках были фамилии композиторов (слова!): Шитте, Гедике, Лекурбе, Майкапар, Лёшгорн, Гурлит, Векерлен, Лютославский и некто И. Добрый, автор канона на греческую народную песню. Луиза Акимовна отбивает ритм ноготками по столу и сердится: «Ну ты опять меня не слышишь, Ксана! Здесь надо играть аччелерандо, кон пассьёне – ускоряясь, со страстью. А ты играешь монотонно, люгубре – мрачно…»