Но за всеми этими, по большей части технического свойства, искусствоведческими подробностями видна петербургская барышня, чье простодушное искусство приятно глазу, но оставляет ум и сердце непотревоженными. Последняя характеристика, правда, ни в коем случае не может считаться упреком – страстное искусство нынче не очень-то в моде. А вот с простодушием, конечно, хуже – определенная изощренность ума могла бы только украсить столь холодные и необаятельные в своем натуральном реализме пейзажи Остроумовой. Художница сама прекрасно знала свои слабые места. Ее «Автобиографические записки» – чтение увлекательное, как бывают увлекательны не художественные воспоминания, а некоторые частные дневники. Постоянное самоедство, приступы депрессии, болезненные галлюцинации и другие признаки «обостренных нервов» не мешают автору на протяжении всего текста оставаться домашней барышней, не созданной для артистических изысков и глубокомысленных рассуждений. Свои действия и впечатления она не склонна поверять чужим мнением, что порой приводит к дико смешным в своем несоответствии реальному положению дел описаниям взаимоотношений с другими людьми (взаимная неприязнь с Гиппиус, приятельские отношения с Сомовым, чьи кажущиеся ей нескладными поступки она пытается интерпретировать на свой лад, восторженное отношение к чете Бенуа). Но основной темой «Записок» остаются сомнения в собственной причастности к тому, что именуется Искусством. Сомнения в своем таланте, в уместности ученичества у великого Репина, в своих живописных возможностях, в своем композиционном и портретном мастерстве. Многие из них не беспочвенны, что, собственно, и подтверждается произведениями Остроумовой.

Потерпев ряд неудач в живописи, она обратилась к гравюре и именно на этом поле стала настоящим артистом. Однако специфика гравюры, где прикладное и художественное столь близко друг к другу, навязчиво повергала Остроумову во все новые и новые сомнения. Время лишь прибавило ее искусству мастерства, но не придало ему уверенности, живости и азарта. Художнице приходилось все время убеждать себя в том, что ее искусство не домашнее рукоделие, не праздное увлечение, а необходимый и долженствующий быть благодарным труд. Отчасти ей это удалось, и свой вклад «в равноправие женщин» она сочла значительным. Русский феминизм не нашел в художнице Остроумовой своего адепта, но тихое упорство, с которым она и ей подобные пробивали стену собственных сомнений, малого образования и прелестей семейного уюта, вполне может считаться основным тоном этого не слишком-то бурного течения.