Сенсационное изображение петербургских трущоб как пространств атавистического регресса и морального вырождения[1069] смягчается у Крестовского типичными для большей части русской интеллигенции конца XIX века рассуждениями о том, что в действительности обитатели трущоб – это жертвы общества или несправедливых социальных условий. Вместе с тем, однако, Крестовский допускает, что ненормальность некоторых трущобных жителей стала результатом врожденных отклонений, социальной патологии:

‹…› большая часть воров, мошенников, бродяг – не что иное, как невольные жертвы социальных условий. ‹…› Люди, прежде чем быть скверными, бывают голодными. Те же, которых скверность является сама по себе, прежде голода и не побуждаемая особенными, тяжелыми условиями жизни, составляют ненормальную сторону человечества, явление печальное и как бы болезненное[1070].

‹…› большая часть воров, мошенников, бродяг – не что иное, как невольные жертвы социальных условий. ‹…› Люди, прежде чем быть скверными, бывают голодными. Те же, которых скверность является сама по себе, прежде голода и не побуждаемая особенными, тяжелыми условиями жизни, составляют ненормальную сторону человечества, явление печальное и как бы болезненное[1070].

Это колебание между сентиментальностью и жаждой сенсаций, гуманизмом и биомедицинским подходом усиливается в трущобной литературе 1880–1890‐х годов. В творчестве Владимира Гиляровского, журналиста и автора сборника «Трущобные люди», тираж которого был уничтожен цензурой в 1887 году[1071], гетеротопией вырождения и атавизма выступает бедняцкий квартал в районе Хитрова рынка в Москве. Во многих документальных очерках Гиляровского трущобы изображаются как замкнутые пространства преступности, девиации и социально-биологического регресса. Кроме того, Гиляровский тоже устанавливает синтагматическое и парадигматическое отношение между трущобами и городскими клоаками. Так, очерк «Полчаса в катакомбах» рассказывает об «экспедиции» в подземный канал, где течет загрязненная река Неглинка; этот спуск обнаруживает явную аналогию с «экспедициями» в трущобный мир социального дна, описанными в других очерках[1072]. «Арестованная в подземной темнице»[1073] и превращенная в клоаку Неглинка символизирует человеческие «отбросы» трущоб, которые недаром больше всех страдают от разливов реки.

Радикализируя начатую Крестовским традицию трущобной литературы, Гиляровский рисует картину примитивного «антимира», в котором преступность – явление нормальное. Регрессивное вырождение пространства и людей подчеркивается отождествлением трущобной жизни с одичанием. Тем отчетливее проступает притягательность этой антропологической ненормальности для «цивилизованного» читателя. Так, в рассказе «В глухую»[1074] говорится: