Страшное время – полночь в дебрях леса. Несравненно ужаснее и отвратительнее полночь в трущобах большого города, в трущобах блестящей, многолюдной столицы. И чем богаче, обширнее столица, тем ужаснее трущобы… ‹…› Притон трущобного люда, потерявшего обличье человеческое, – в заброшенных подвалах, в развалинах, подземельях. Здесь крайняя степень падения, падения безвозвратного. Люди эти, как и лесные хищники, боятся света, не показываются днем, а выползают ночью из нор своих. Полночь – их время. В полночь они заботятся о будущей ночи, в полночь они устраивают свои ужасные оргии ‹…›[1075].

Страшное время – полночь в дебрях леса. Несравненно ужаснее и отвратительнее полночь в трущобах большого города, в трущобах блестящей, многолюдной столицы. И чем богаче, обширнее столица, тем ужаснее трущобы… ‹…› Притон трущобного люда, потерявшего обличье человеческое, – в заброшенных подвалах, в развалинах, подземельях. Здесь крайняя степень падения, падения безвозвратного. Люди эти, как и лесные хищники, боятся света, не показываются днем, а выползают ночью из нор своих. Полночь – их время. В полночь они заботятся о будущей ночи, в полночь они устраивают свои ужасные оргии ‹…›[1075].

Большинство очерков Гиляровского устроены согласно сенсационному принципу авантюрного нарратива. Наблюдатель из цивилизованного мира – нередко нарратор от первого лица, призванный гарантировать «достоверность» описываемого, зачастую журналист – отправляется в опасный мир трущоб, пересекая семиотическую запретительную границу между нормальным и патологическим, за что подчас расплачивается жизнью[1076]. Сюжет, требующий маркирования радикально иной природы запретного пространства, располагает к заимствованию элементов криминальной антропологии. Обитатели трущоб нередко предстают дегуманизированной и обезличенной опасной массой, чья «естественная» склонность к преступлению обусловлена причинами не только и не столько биологическими или социальными, сколько пространственными. Жизнь этих людей проходит в трактирах Хитрова рынка, носящих названия «Каторга» и «Сибирь». В рассказе «Каторга» эти притоны выступают более мелкими девиационными гетеротопиями преступности в рамках большой гетеротопии трущоб[1077]. Вместе с сибирской каторгой они опять-таки образуют пространственный континуум, откуда для преступников нет выхода. Тот, кому удалось бежать из Сибири, рано или поздно оказывается на Хитровом рынке, где его арестовывает полиция[1078]. И отправка в Сибирь, и побег оттуда означают лишь перемещение преступника в пределах дискретного пространства, везде носящего одно и то же название.