За этим предложением беспрерывно следуют несколько других. Со всех сторон хотят заявить чувства, воодушевляющие собрание и Францию. Требуют, чтобы новая конституция имела своей основой равенство, чтобы верховенство народа было объявлено декретом, чтобы все поклялись в ненависти к королевской власти, диктаторству, триумвирату, ко всякой личной власти и чтобы смертная казнь была постановлена против любого, кто предложит подобную власть. Дантон останавливает этот поток предложений, заставляя собрание принять декрет о том, что новая конституция не будет иметь силы, пока ее не утвердит народ. К этому присовокупляют, что существующие законы временно останутся в силе, а подати будут взиматься по-прежнему, впредь до новых решений.

Вслед за этими предложениями и декретами Манюэль, Колло д’Эрбуа и Грегуар приступают к вопросу о королевской власти и требуют немедленного ее уничтожения. Народ, говорят они, сейчас объявлен верховным владыкой, но он будет им действительно только тогда, когда избавится от соперничающей с ним власти королей. Собрание, трибуны, все встают, давая знать о своем единодушном одобрении. Однако Базир находит, что по столь важному вопросу следовало бы открыть торжественные прения. «К чему тут прения, – возражает Грегуар, – когда все между собою согласны? Двор есть лаборатория преступлений, фабрика разврата; история королей – история мученичества нации. Мы всё равно проникнуты этими истинами – к чему же прения?»

Прения действительно закрываются. Водворяется глубокая тишина, и, согласно с единодушным заявлением собрания, президент объявляет, что королевская власть во Франции упраздняется. Декрет встречен общими рукоплесканиями; постановляется немедленное его обнародование, а также рассылка армиям и всем муниципалитетам.

Когда провозгласили Республику, пруссаки еще не покинули французскую территорию. Дюмурье, как мы видели выше, перешел в Сент-Мену, и канонада 21-го числа, столь счастливо окончившаяся, еще не была известна в Париже. На следующий день Бийо-Варенн предложил вести новое летосчисление уже не с 1789 года и писать не год IV свободы, а год I Республики. Это предложение приняли, 1789 год перестал считаться началом свободы, и новая республиканская эра открылась в тот же день, 22 сентября 1792 года.

В тот же вечер пришло известие о канонаде при Вальми, и повсюду начала распространяться радость. По просьбе граждан Орлеана, недовольных своим начальством, декретом постановили, что все члены администрации и судов будут избраны вновь и условия, определенные Конституцией 1791 года, будут считаться недействительными. Судей уже не требовалось брать из среды юристов, а администраторов – среди землевладельцев. Законодательное собрание уже отменило денежный ценз и предоставило избирательное право всем совершеннолетним гражданам. Конвент окончательно стер последние разграничения, призывая всех граждан к исполнению разнообразнейших должностей. Так было положено начало безусловному равенству.