Коммуна отвергала разжигающие петиции секций и советовала последним остерегаться тайных агитаторов, старавшихся провоцировать беспорядки. Она исполняла относительно секций именно ту роль, которую Конвент исполнял относительно ее самой. Якобинцы, не имея, подобно ей, определенных должностей, но занимаясь рассуждениями обо всех предметах, имели большие претензии философского характера и льстили себя уверенностью, что понимают социально-экономические вопросы лучше секций и кордельеров.

Поэтому они с аффектацией показывали, что не разделяют пошлых страстей собраний низшего разряда, и порицали таксу как опасную для свободы торговли меру. Но, чтобы заменить отвергаемое средство, якобинцы предлагали принудительный курс ассигнаций и смертную казнь для каждого, кто не стал бы принимать их по номинальной стоимости, как будто это не то же насилие над свободой торговли. Еще они хотели, чтобы потребители обязались более не употреблять ни сахара, ни кофе, – и тогда понизится цена этих товаров. Наконец, они придумали остановить выпуск ассигнаций, а вместо того установить принудительные займы с богатых, соразмеряя цифру по числу слуг, лошадей и так далее. Все эти предложения не мешали злу увеличиваться, и кризис становился неизбежен. А пока он еще не наступил окончательно, продолжались взаимные попреки и обвинения.

Приближался конец февраля, и трудности, с которыми доставались жизненные припасы, довели раздражение народа до последней степени. Женщины, по-видимому, наиболее чувствительные к такого рода страданиям, были в страшном волнении. Двадцать второго февраля они явились к якобинцам просить, чтобы им позволили воспользоваться залою, так как они желают совещаться о дороговизне и подготовить петицию к Национальному конвенту. Зная, что целью этой петиции будет предложение максимума, якобинцы отказали. Тогда трибуны закричали на них, как иногда кричали на Конвент: «Долой скупщиков! Долой богачей!» Президент вынужден был надеть шляпу, чтобы усмирить этот гвалт, в объяснение которого якобинцы впоследствии распустили слух, что в зале заседаний присутствовали переодетые аристократы. Робеспьер и Дюбуа-Крансе снова восстали против таксы и советовали народу вести себя смирно, чтобы не давать своим противникам повода к клевете и изданию убийственных законов.

Марат, который хвастался тем, что всегда придумывает наиболее простые и быстрые средства, писал в своей газете утром 25-го числа, что скоплению хлеба никогда не настанет конец, если не будут использованы средства, вернее всех предложенных доселе. Восставая против монополистов, торговцев роскошью, орудий интриг, бывших дворян, поддерживаемых недобросовестными представителями народа в преступлениях и безнаказанности, он присовокуплял: «Во всякой стране, где права народа были бы не пустыми словами, напыщенно внесенными в декларацию, разграбление нескольких лавок, перед дверьми которых были бы повешены скупщики хлеба, живо прекратило бы все эти беззакония, которые приводят пять миллионов человек в отчаяние и тысячи губят нуждою. Неужели депутаты народа всегда будут только болтать о его бедствиях, никогда не предлагая против них средств?»