– Граждане Парижа, – говорят члены депутации, – четыре дня как не клали оружия. Четыре дня они требуют у своих уполномоченных возвращения недостойно нарушенных прав, и четыре дня их уполномоченные потешаются над их спокойствием и бездействием. Нужно подвергнуть заговорщиков предварительному аресту, нужно спасти народ сейчас же, иначе он начнет спасать себя сам!

Бийо-Варенн и Тальен немедленно требуют доклада об этой петиции. Большинство в то же время требует перехода к очередным делам. Наконец, среди этого гвалта собрание, воодушевляемое опасностью, голосует за переход к очередным делам, мотивированный тем, что Комитету общественной безопасности уже поручено представить такой доклад в трехдневный срок. Услышав это решение, просители выходят с криками и угрозами, показывая спрятанное у них оружие. С трибун вдруг исчезают все мужчины. Снаружи поднимается шум, раздаются крики «К оружию!». Несколько депутатов стараются убедить собрание, что оно поступило неосторожно и нужно положить конец опасному кризису, исполнив желание народа и подвергая предварительному аресту обвиняемых депутатов. «Мы все пойдем в тюрьму!» – отвечает на это Ларевельер-Лепо. Тогда Камбон извещает, что через полчаса Комитет общественной безопасности явится с докладом. Хотя для этого и был положен трехдневный срок, но постоянно возраставшая опасность заставила комитет поспешить.

Действительно, Барер является на кафедру и предлагает мысль Тара, ту самую, которая накануне так тронула всех членов комитета и за которую Дантон схватился с таким жаром, – мысль о добровольном обоюдном изгнании вождей обеих партий. Однако Барер, зная, что монтаньяры не согласятся на нее, предлагает ее только двадцати двум.

– Комитет, – заявляет он, – не имел времени разъяснить ни одного факта, выслушать ни одного свидетеля, но ввиду политического и нравственного положения Конвента полагает, что добровольное удаление указанных депутатов имело бы самое благодетельное влияние и спасло бы Республику от пагубного кризиса, исход которого страшно предвидеть.

Инар всходит на кафедру и говорит, что как только кладутся на весы с одной стороны – человек, с другой – отечество, он не может ни минуты колебаться и готов отказаться не только от своей должности, но, если нужно, и от самой жизни. Лантена следует примеру Инара, Фоше тоже; Ланжюине, считая, что не должно уступать, снова всходит на кафедру и говорит:

– Я полагаю, что до сей минуты выказал довольно энергии, чтобы вы не ждали от меня отречения, даже временного.

После этих слов в собрании поднимается крик. Ланжюине уверенно обводит его взором.