– В древности, – продолжает он, – жрец, который вел жертву к алтарю, украшал ее цветами и лентами, а не пугал или ругал ее… Хотят, чтобы мы пожертвовали нашими полномочиями, но всякая жертва должна быть свободна, а мы не свободны! Отсюда нельзя выйти, нельзя подойти к окнам – кругом пушки. Нам не дают права выразить наши чувства – и я молчу.

Барбару говорит вслед за Ланжюине и с таким же мужеством отказывает в требуемой жертве.

– Если Конвент прикажет мне отказаться от моих полномочий, – заявляет он, – я покорюсь. Но могу ли я сам отказаться от полномочий, когда множество департаментов пишут мне, что я ими пользовался хорошо, и приглашают меня продолжать? Я клялся умереть на своем посту и сдержу клятву!

Дюсо предлагает выйти в отставку.

– Что вы! – вдруг восклицает Марат. – Неужели оказывать виновным честь, принимая от них самопожертвование? Нужно быть непорочным, чтобы приносить жертвы отечеству. Мне, истинному мученику, мне подобает пожертвовать собой; итак, я готов временно отказаться от своей должности с той минуты, как вы распорядитесь арестом обвиняемых депутатов. Только список составлен не так. На место старого враля Дюсо, нищего духом Лантена и Дюко, виновного лишь в нескольких ошибочных мнениях, нужно поместить Фермона и Валазе; они этого заслуживают, а их там нет!

В эту минуту у дверей залы раздается страшный шум. Вбегает взволнованный Лакруа и говорит, что члены собрания не свободны, что он хотел выйти из залы и не мог. Хотя сам депутат и является сторонником ареста двадцати двух, бессовестное покушение коммуны приводит в негодование и его.

С минуты отказа собрания издать какое-нибудь решение по поводу петиции коммуны отдали приказ не выпускать из здания ни одного депутата. Некоторые из них тщетно пытались уйти тайком. Одному Горса это удалось, и он поспешил на квартиру Мельяна уговаривать оставшихся у него жирондистов не ходить в Конвент, а спрятаться, кто куда может. Все другие, пробовавшие выйти, были удержаны силой. Всё собрание пришло в негодование, и даже сама Гора была изумлена. Собрание потребовало к ответу виновников нового приказа и утешило себя бесполезным декретом о призвании начальника вооруженной силы.

Тогда начинает говорить Барер и выражается с непривычной для него энергией. Он заявляет, что собрание не свободно и совещается под гнетом скрытых тиранов; что в инсургентском комитете есть люди, за которых он не берется отвечать; что у дверей залы батальонам, назначаемым в Вандею, раздаются пятифранковые ассигнации; и что нужно удостовериться, пользуется ли еще собрание уважением. Для этого он предлагает всем вместе выйти в самую середину вооруженной толпы, чтобы убедиться, что бояться нечего и власть собрания еще уважают. Это предложение, раз уже сделанное Тара 25 мая и возобновленное Верньо 31 мая, принимается. Эро де Сешель, к которому прибегают во всех затруднительных случаях, возглавляет собрание в качестве президента, и вся правая сторона и Равнина встает и собирается идти за ним. Одна Гора не трогается с места. Тогда последние депутаты правой стороны возвращаются назад и стыдят своих противников за то, что они не хотят разделить общей опасности. Трибуны, напротив, знаками показывают представителям Горы, чтобы они оставались на месте, давая понять, что там их ждет большая опасность. Монтаньяры, однако, движимые некоторым чувством стыда, отправляются тоже, и весь Конвент появляется во дворе здания и перед площадью Карусель. Часовые дают депутатам дорогу. Конвент доходит до ряда пушкарей, предводительствуемых мятежником Анрио. Президент приказывает ему открыть дорогу Конвенту.