Итак, Марат, попав в Пантеон, был из него изгнан уже через четыре месяца. Такова переменчивость революций! Бессмертие даруется, а затем отнимается, и утрата популярности грозит вождям партий даже по смерти! С этой поры началось поношение имени Марата, который таким образом разделил участь Робеспьера.

Якобинцы, раздраженные поруганием, нанесенным революционному светилу, собрались в предместье Сент-Антуан и поклялись отмстить за память Марата. Они триумфально пронесли его бюст по всем кварталам, в которых пользовались перевесом, и грозились зарезать всякого, кто вздумает нарушить это мрачное торжество. Молодежь очень хотела накинуться на эту процессию, и неминуемо вышла бы драка, если бы комитеты не распорядились закрыть клуб Кенз-Вен, запретить все подобные процессии и разогнать сходбища.

На заседании 9 января (20 нивоза) бюсты Марата и Лепелетье были вынесены из залы Конвента вместе с двумя прекрасными картинами работы Давида, изображавшими их смерть. Трибуны, распавшиеся на два лагеря, подняли крик: одни рукоплескали, другие роптали. Среди последних было много женщин, известных как фурии гильотины, – их вывели. Собрание рукоплескало, а Гора, глядя, как уносят эти знаменитые картины, преисполнялась уверенности, что перед ее глазами совершается гибель Революции и Республики.

Конвент отнял этими распоряжениями у обеих партий повод к дракам; но борьба замедлилась лишь на несколько дней. Взаимное озлобление было так глубоко, страдания народа были столь велики, что следовало ожидать повторения одного из бурных эпизодов, уже не раз скомпрометировавших Революцию. Не зная, что будет дальше, собрание обсуждало вопросы, вытекавшие из торгового и финансового положения страны, – злополучные вопросы, беспрестанно поднимаемые и опять оставляемые, обсуждаемые и решаемые, смотря по переменам, происходившим в идеях и взглядах.

Два месяца назад Конвент отчасти изменил закон о максимуме, допустив разницу в ценах на хлеб, смотря по местностям; изменил закон о реквизициях, сделав их специальными и ограниченными, и отложил на время вопросы, касающиеся секвестра, звонкой монеты и ассигнаций. Теперь исчезла всякая осторожность в обращении с учреждениями, созданными Революцией. Требовали уже не изменения, а полной отмены чрезвычайной системы, водворенной при терроре. Противники этой системы приводили весьма основательные доводы. Максимум, наложенный не на всё, говорили они, есть нелепость и несправедливость. Если поселянин платит 30 франков за сошник, прежде стоивший 27, и 700 франков работнику вместо 100, то он никаким образом не может отдавать своих продуктов по прежним ценам. После того как сырье, ввозимое из-за границы, избавили от максимума, чтобы несколько оживить торговлю, нелепо было бы подвергать его этому закону в измененном виде, потому что тогда товар продавался бы в восемь или десять раз дешевле, нежели сырье. Эти примеры были не единственными, легко было привести тысячи в том же роде.