Бонапарт ждал истечения пятидневного перемирия, чтобы новым ударом увеличить ужас императорского двора, если прежнего погрома было не вполне достаточно. Но в Вене уже склонялись к тому, чтобы положить конец долгой, жестокой, пролившей такие потоки крови борьбе. Английская партия вполне потеряла влияние в правительстве; Тугут был близок к немилости[28]. Венцы громко требовали мира, сам эрцгерцог Карл, герой Австрии, советовал то же и объявил, что империя не может быть спасена только силой оружия. К тому же мнению склонялся и император. Наконец решили отправить в Леобен графа Мерфельда и маркиза Галло, неаполитанского посланника в Вене. Последний был назначен вследствие влияния императрицы, дочери неаполитанской королевы, которая принимала большое участие в правительственных распоряжениях.

Посланники получили инструкции для подписания прелиминариев, которые послужили бы впоследствии основанием для окончательного мира. Они прибыли утром 13 апреля (24 жерминаля), в то самое время, когда по истечении перемирия Бонапарт велел атаковать неприятельские аванпосты. Посланники объявили, что уполномочены договариваться об основаниях будущего мира. Переговоры начались прямо среди биваков французской армии.

Молодой главнокомандующий, вновь превратившийся в дипломата, никогда не готовился к этой карьере, но вот уже в течение года ему приходилось заключать важнейшие договора; его слава делала из него самого влиятельного человека своего времени, речь же его была так же внушительна, как и личность. Ему не поручали вести переговоры; все полномочия на этот счет были предоставлены Кларку; последний же, которого Бонапарт уже вызвал, еще не прибыл на главную квартиру. Но Бонапарт, как главнокомандующий, был вправе рассматривать прелиминарии мира как условия перемирия; сверх того, несомненно, что Кларк подписал бы всё, а потому можно было вступить в переговоры.

Император и его посланники главным образом заботились о сохранении этикета. Согласно старому обычаю император имел преимущество над французскими королями и его первым именовали в протоколах трактатов; его посланники имели преимущество над французскими. Он был единственным государем, которому Франция уступала эту честь. Оба императорских посланника были готовы немедленно признать Французскую республику, если будет сохранен прежний этикет.

«Французская республика, – гордо отвечал Бонапарт, – не нуждается в признании; в Европе она то же, что солнце на горизонте; тем хуже для слепых, которые не умеют его видеть и им пользоваться». Он отказался принять признание, касательно же этикета объявил, что эти вопросы безразличны Французской республике; что относительно этого предмета можно впоследствии связаться с Директорией, и она, вероятно, будет готова пожертвовать подобными мелочами действительным выгодам; в настоящее же время будут переговариваться как раньше и первенство будет принадлежать то Франции, то императору.