Однако, с постепенным отходом западного общества от христианства, утилитаризм развивался и креп, несмотря на свою внутреннюю ничтожность. Поверхностному демократическому либерализму он как раз пришелся по мерке. А рядом с ним шло подтачивание христианской морали с двух сторон: от безбожного коллективизма социалистов и от крайнего индивидуализма модернистов, подменивших идею Божества собственным неограниченным «я». Экономический материализм низвел универсальный утилитаризм к утилитаризму частному, групповому, при котором борьба классов приводила к созданию отдельной морали для «угнетателей» и для «угнетаемых»; по существу, это – тип нравственности африканского людоеда: «добро – это когда я кого-нибудь съем, зло – это когда меня съедят». Что же касается литературно-философского модернизма, то дружными усилиями его представителей все нравственные ценности были уже окончательно перетасованы: человек заступил место Бога, смирение стало пороком, любовь к ближнему – злом, плотская невоздержанность – добродетелью…

И все эти учения распределились по своим местам в западноевропейском обществе: утилитаризм создал этику среднего буржуазного класса; экономический материализм освятил озлобление и зависть среди рабочего класса: эгоцентрический модернизм узаконил самомнение и презрение к нравственным ценностям среди утонченных представителей духовной культуры – поэтов, художников, эстетов – жрецов современного культа прекрасного.

Недаром эмансипированный от христианства западноевропейский обыватель уже в прошлом веке вызывал среди наших русских мыслителей чувство тревоги и страха. И. Аксаков говорил, что на Западе «душа убывает», что европейское просвещение обнаруживает какое-то «пустодушие». Герцен увидел в наступлении «самодержавия толпы» восход всеобщего «мещанства». Константин Леонтьев нашел здесь «уродливое сочетание умственной гордости перед Богом и нравственного смирения перед идеалом однородного серого рабочего». Страхов321 утверждал, что европейская образованность ведет к нигилизму, что Европа потеряла дорогу. Достоевский ужасался при виде западного «глубочайшего аморализма».

И с таким нравственным багажом утилитаризма, экономического материализма и модернистского эгоцентризма цивилизованный европеец перебрался в XX век, щедро делясь этими сокровищами с отсталыми народами Востока и Юга, главным образом, конечно, с «недоразвитою» Россией.

Экзистенциальная нравственность нашего времени построена уже не на принципе общей пользы, а на категорическом императиве личной выгоды. Эта личная выгода, дающая неисчислимое количество благ цивилизованной жизни, руководит нравственным поведением во всем: и в отношении к ближним, и в отношении к своему коллективу, и в отношениях к чужим народам. Хотя современное общество, по мнению нашего философа Бердяева, «не знает, во имя чего оно живет», однако каждый член этого общества хорошо знает свое собственное имя; и своего имени ему достаточно, чтобы осмыслить жизнь.