Высоко ценя музыку, он утверждает, что музыка ведет к христианству, a, следовательно, и к познанию Бога. По мнению его, как и Достоевского «Красота спасет мир».
Таким образом и для Гоголя, и для славянофилов на одном только интеллекте, без основ религиозно-нравственных и эстетических, ни истинного познания, ни действительного «просвещения» в человеческом обществе достигнуть невозможно. «Торжество ума европейского, – говорит Киреевский, – обнаружило односторонность его коренных стремлений, потому что при всем богатстве частных открытий и успехов в науках общий вывод из всей совокупности знаний представил только отрицательное значение для внутреннего сознания человека; при всем блеске, при всех удобствах наружных усовершенствований жизни, самая жизнь лишена существенного смысла». Близки к этому взгляду и Ю. Самарин, поддерживавший богословские взгляды Хомякова, и И. Аксаков, находивший зло не в самих науках, а в самоуверенности интеллекта, при которой исчезает ощущение божественного начала в мире.
Мировоззрение «западников» значительно отличалось от взглядов славянофилов при отсутствии у них религиозной основы. Но христианская мораль и мистический эстетизм невольно руководили их суждениями о ценности европейской культуры. Этого было достаточно, чтобы очень часто западники совпадали в своих выводах со славянофилами. Честно мысля, ощущая в себе искание правды, надеясь в позитивизме, в завоеваниях разума и в социальных утопиях обнаружить высшую справедливость человеческой жизни, западники не находили в жалкой действительности западного безрелигиозного быта осуществления своих надежд и мечтаний. Яркий пример этой трагедии являет собой Герцен: позитивно-настроенный, социальный идеалист, поборник свободы, защитник священности прав человеческой личности, он в конце концов пришел к той же оценке свободного позитивистического Запада, как и славянофилы. «Здесь, – говорит он, – с мещанством стираются личности… Все получает значение гуртовое, оптовое, почти всем доступное… Стотысячеголовая гидра, готовая без разбора все слушать, все смотреть, всячески одеться, всем наесться, – толпа сплоченной посредственности, которая все покупает и потому всем владеет…»
Такую же драму внутренне должны были пережить и многие другие наши западники, в роде Белинского и «Людей сороковых годов». Ибо, хотя официально они в своих мечтах и обходились без Бога, но Бог все же неофициально жил в них.
Вообще, если не всегда религиозный элемент, то во всяком случае всегда элемент высоконравственный характеризует течение русской философской мысли, пока она остается в пределах собственного национального мышления и не представляет перепевов или пересказов чужих философских систем. Сколько-нибудь значительных самобытных построений рационалистических, позитивистических, материалистических и атеистических русская мысль не дала. Даже наш социализм и анархизм имели под собою не утилитарную основу, а в скрытом виде христианско-моральную, вытекающую из чувства высшей справедливости и из любви к ближним. Исследователь истории русской философии проф. Зеньковский справедливо указывает, например, что в социалистическом народничестве, представителем которого был Н. К. Михайловский, борьба за индивидуальность, за «целостную» правду «обнаруживает глубокое духовное сродство с религиозными построениями других русских мыслителей. Позитивизм Михайловского оказывается лишь полупозитивизмом, а иногда и более прямо приближается к религиозной постановке вопросов, только понимая религию слишком моралистически и обнаруживая чрезвычайное непонимание ее мистической стороны».