— Погоди — погоди. Я передала тебе еще не все нити. Это был только первый тонкий волосок, а тебе предстоит взять на плечи тысячи и тысячи сплетенных из этих волосков канатов. И это только люди. А тебе принимать под свое покровительство судьбы зверей, растений, подопечных духов, стихийных существ, чудовищ, наконец. — Осинка смотрела на теряющую рассудок сестру, что поломанной куклой полулежала в кресле, и хрипела закатив глаза, силясь произнести хотя — бы слово, — Ничего сестренка, — погладила она Настю по голове, — через сотню лет ты справишься. Может даже, сможешь моргнуть и помочь первому смертному, а пока тебе придется свыкаться с новыми силами и той болью которые они несут.

— Нет, — из последних сил шептала Настя. — Не хочу больше. Забери, забери все.

— Ты уверена? Ведь ты этого так хотела. Ты богиня.

— За — бе — ри…

Нестерпимый рев из сотен тысяч голосов стал стихать, чужая боль и страдания, рвущие душу, отступали, но остатки разума были расщеплены, разбиты на осколки. Эти осколки разума понимали лишь одно наступал покой. Мученическая гримаса исчезала, лицо принимало умиротворенный и даже глупый вид. Перекошенный рот приоткрылся, из уголка побелевших губ хлынула струйка тягучей слюны. Казалось Настя умерла, но едва заметно вздымающаяся грудь выдавала, что в искалеченном непосильным могуществом теле еще теплится искра жизни.

Вокруг Тары взвили пыль несколько вихрей. Развеиваясь один за другим они являли лесавок. Стройные, красивые они озарили своим сиянием мрачный зал со следами погрома и стылой крови.

— Владычица, — почтительно склонив голову обратилась к ней первой Крапивка. — Что прикажете?

— Оставайся в том селении, — не отводя взгляда от сестры отвечала Богиня. — Мне очень интересен образовавшийся в нем анклав. Постарайся сглаживать конфликты, но и внимания к себе не привлекай. Веди себя, как и прежде. Люди любят постоянство. Ступай.

— Владычица, а как же Полынь? — с надеждой воззрилась на нее лесавка.

— Теперь у нее иной путь, и даже я не в силах изменить ее судьбу.

Крапивка в ответ лишь поклонилась и исчезла. Следующая, молодая, босоногая лесавка в легком, расшитом бисером белом платье, брезгливо обошла потемневшую, загустевшую лужу вытекшую из — под изувеченного трупа и встала рядом с Тарой. Она задумчиво взглянула на бесчувственную Настю.

— Может оставим ее такой? — со вздохом произнесла она.

— Мама, как можно? Она твоя дочь, — недовольно возразила Тара. — Мы не должны так поступать.

— Мне ты можешь не рассказывать, что мы должны. Я отсюда чувствую разбитое сердце и горе того несчастного парня…