Выше (см. гл. IV) упоминалось об активной деятельности центрального бюро «казначеев Франции», но и элю имели свое центральное бюро в столице, начавшее собираться с 1641 г. и координировавшее их действия. 22 декабря парижские синдики элю разослали по элекциям циркуляр с предписанием повсюду отказывать «казначеям Франции» в праве на председательствование. Это означало переделку всех уже составленных «комиссий» по сбору тальи на 1649 г., исходивших из принципа верховенства «казначеев Франции» (председателю из их числа, чтобы провести свое мнение, достаточно было заручиться поддержкой всего двух элю)[625].

Жалобы на непокорность элю поступали от «казначеев Франции» в декабре — январе в их центральное бюро из генеральств Тур, Пуатье, Мулен[626], но правительство было не в силах навести дисциплину по финансовой вертикали власти. Оно и не стремилось к этому, будучи убеждено, что порядок в провинции может быть восстановлен только после возвращения туда (возможно, в замаскированном виде) людей из центра, персонажей типа интендантов. «Казначеям Франции» оставалось только негодовать: «Мы видим в общем бунте подчиненных нам оффисье нечто подобное происходившим в прошлые века восстаниям слуг против их господ»[627].

Оказавшись в тупике, министры попытались сыграть в открытую. В Счетную палату была направлена для верификации королевская декларация, в которой объявлялось о намерении правительства, ввиду чрезвычайной финансовой ситуации, принимать займы из 10 % годовых, причем общая сумма займов никак не ограничивалась. Конечно, здесь был и расчет на то, чтобы противопоставить Счетную палату парламенту. Риск же состоял в том, что установленный размер процента намного превышал официальную норму (как уже упоминалось, ренты ратуши учреждались «из 14-го денье», т. е. при 7,1 %), и это было ничем не замаскированным и не ограниченным нарушением ст. 6 Октябрьской декларации. Зато, может быть, успех предложения позволил бы избежать гражданской войны, к которой вело провоцирующее поведение парламента. Мнения в Счетной палате разделились…

Непримиримость парламента давала правительству основание привести в действие свою секретную декларацию 4 октября. Но решиться на это было нелегко, тем более что против осады Парижа возражал сам Гастон Орлеанский, уверовавший в свои способности умиротворителя. На него надеялась и часть зажиточной городской верхушки, — 19 декабря «многие видные буржуа (notables bourgeois) Парижа» посетили его, выразив благодарность за благожелательное поведение в парламенте, и Гастон обещал «не оставлять Париж»[628]. Начинать войну, когда генеральный наместник королевства мог оказаться по ту сторону фронта, было немыслимо.