Объективному и хорошо осведомленному мемуаристу Монгла (в те дни он был при дворе и именно он сообщил, какие слова говорила королева при отъезде) следует верить в тем большей степени, что излагаемый им план Конде полностью соответствует полководческому «почерку» принца (суворовский девиз «Глазомер, быстрота, натиск» мог бы быть и его девизом). Косвенным подтверждением этого может служить тот факт, что после начала войны Конде отправился в Шарантон, на то юго-восточное направление, которое он полагал главным при нанесении удара; хотя его план и был отклонен, его осуществление всё еще было объективно возможным, пока в руках правительства оставались Арсенал и Бастилия.

Идея безжалостного штурма была отвергнута уже ко времени отъезда двора, она была сочтена слишком жестокой и чреватой непредсказуемыми последствиями. Правительство предпочло прибегнуть к продовольственной блокаде и было уверено в скорой победе, хотя и здесь были трудности: для устройства сплошной заградительной линии войск было слишком мало, приходилось ограничиться методом постоянных кавалерийских разъездов. Для успеха блокады было бы лучше, если бы перед тем не было сентябрьской тревоги, во время которой парижане запаслись впрок продовольствием. Но министры рассчитывали на шоковый эффект и панику, на возможность восстановить против парламента ратушу и городскую милицию.

Известие о бегстве двора действительно вызвало в Париже бурную реакцию, но отнюдь не панику: народ быстро понял, что в первую очередь надо делать. «На всех улицах стоял крик, раздавались вопли и проклятия; жалобы перешли в гнев и начался грабеж имущества тех, кто выезжал из города»[636]. «Народ восстал сам собою, особенно грузчики и лодочники (люди более прочих дерзкие и наглые), они не позволили выехать из города многим дворянам и придворным, по своему капризу грабили их багаж и ломали кареты»[637]. К 7–8 ч. утра из города уже нельзя было выехать: ворота обступали толпы решительно настроенных простолюдинов, вмешивавшихся в распоряжения командиров городской милиции.

Секретности ради в подготовку отъезда был посвящен очень ограниченный круг лиц, и даже преданные приверженцы королевы узнавали о нем в эту ночь post factum, из записок, присланных уехавшей регентшей с приказом прибыть в Сен-Жермен. Благополучно выбрался из Парижа государственный секретарь Ломени де Бриенн, а другому госсекретарю Дюплесси-Генего повезло меньше: сам он выехал из города, но на следовавший за ним багаж напал народ с криком: «Грабь! Грабь! Это везут кардиналу!». Всё действительно было разграблено, хотя разграбление (как и в случае с домом Люина в августе) имело в целом «ритуальный» характер: серебряную посуду и все одежды потом возвращали. Бедняк вряд ли мог использовать в своем обиходе блюда и кафтаны министра, но у него была возможность немного подзаработать на возвращении этой утвари. Городским властям был хорошо известен этот обычай: квартальному комиссару было специально на эти расходы выделено 200 л., и они были все истрачены. Слуги Генего тоже принимали участие в поисках: они ходили по домам бедняков, и те за сходную плату показывали им места, где было закопано серебро[638].