Я отошел от окна, чтобы отправиться на поиски, но тут увидел, что ее туфли, те самые, что я купил только сегодня, аккуратно стоят рядом с кроватью. На какое-то мгновение я застыл посреди комнаты в растерянности и отчаянии. Куда же она ушла? И только тут я вспомнил про уборную. Узкая дверь в дальнем конце комнаты позволяла проскользнуть туда. Я постучал, потом еще, но ответа не последовало. Я приложил ухо к деревянной панели и услышал сначала тишину, а потом тихий плеск воды. «Джозефина?» – позвал я, и мой голос, охрипший от предыдущих громких криков, прозвучал в неподвижном воздухе комнаты грубо и глухо. Ответа не последовало. Я не хотел оскорблять ее стыдливость, но было необходимо объяснить ей, почему мы должны немедленно покинуть этот район, а может быть, и город. И я открыл дверь.

Она была там, в корыте, до краев полном воды. Кровь окрасила воду вокруг ее рук и груди в темно-малиновый цвет, который дальше переходил в бледно-красный, а ближе к ступням, в широком конце корыта – в розовый. Ее нож с костяной рукояткой лежал на кафельном полу, лезвие блестело так, словно после этого она тщательно его прополоскала. Когда я вошел, ее глаза широко раскрылись, она повернула голову, посмотрела на меня и улыбнулась. Это было похоже на ту улыбку благодарности, которую она подарила мне ранее, но в ней было и нечто большее: усталость, прощение и близость ухода. Я вспомнил открытое окно, безошибочно узнаваемые фигуры Бо и Джосайи, пистолеты у них на поясе, их громкие, злобные крики, когда они гнались за мной по улицам. Плакат с ее именем, описанием и обещанием награды. Джозефина поняла, что нас нашли. Ее болезнь, кровь на ладони после приступов кашля – она была не в состоянии бежать дальше. Ее решимость никогда больше не возвращаться в Белл-Крик была абсолютной, и я это понимал.