Он знал, что готов рассказать ей о Робби, который не так давно был для него более реальным, чем практически любой его материальный знакомый; ему было двенадцать или, может быть, тринадцать, в некоторых отношениях большой для своего возраста и всего того, что произошло между ними, тогда и потом. Как будто Пирс мог видеть себя издалека, сидящего подле Ру на упавшем дереве, как будто он был одновременно бедным глупым смертным, — кем он, в сущности, являлся, — и улыбающимся богом, который смотрит на него, смотрит, как он все глубже закапывает себя. Он рассказал ей. Это заняло время.
— Бог мой, это так странно, — тихо сказала она и подняла руку ко рту, как будто увидела его рану, о которой не знала. — Это так омерзительно.
Он вложил одну руку в другую, глядя на свои ноги.
— И ты просто придумал его? Что-то вроде этого?
Он не мог сказать, что придумал его, потому что точно знал, что Робби пришел сам, незваным; он был желанным, да, но не в такой форме, не соответствовал желаниям или даже фантазиям. Должен ли он сказать
— Было похоже, — сказал он, — что проблема решена. Вот что я тогда чувствовал. Это решило наконец-то проблему. Я был рад.
— Но то, что ты создал. — Она сглотнула. — В смысле это ты, это что-то твое.
— Нет, — сказал он. — Я не создавал. Никогда прежде. Даже когда был мальчишкой. Никогда. Я никогда даже не думал об этом. — Долгое время он молчал, и она молчала, только глядела на травяной покров, на животных и жуков.
— Я не знаю, — наконец сказал Пирс, — откуда он пришел. Правда. И не знаю, почему.
— Не было ли это, — осторожно спросила Ру, как будто боялась не угадать, — похоже на сон? Похоже на сновидение? Или на притворство?
— Я, — сказал Пирс. Это было похоже на сновидение, потому что дано без права выбора; не похоже на сон из-за своей преднамеренности. — Что-то вроде сна.
— Ну. — Она коснулась его руки, а потом мгновенно отдернула руку, как будто боялась обжечься. — Ты же знаешь, как они говорят во сне, все люди. Ты повернулся к самому себе или вышел за свои пределы, чтобы посмотреть со стороны.
— Да.
— И, — сказала она, размышляя. — И здесь есть сын и отец. Разве ты не хотел отцовской любви? То есть разве тебя не лишили ее? Ты мне вроде рассказывал.