— Когда я в первый раз прочитал об этом, — сказал Пирс, почти неохотно поднимаясь по ступенькам, — то подумал, что речь идет о цветочном поле, что-то вроде луга. Я мог представить это. Высокая трава и цветы, помост и столб.
— Его привязали к столбу и сожгли? Я всегда думала, что это вроде шутки.
— Никаких шуток.
По длинному прямоугольнику слонялись бездельники, окна кафешек сияли огнями, музыка из радиоприемников перемешивалась с бренчанием гитар. На площади был фонтан, сейчас не работающий, длинный и узкий желоб, в конце которого стояла статуя: человек в ниспадающей мантии и в капюшоне. Было удивительно трудно осознать, что это именно он: челюсть демонстрирует неповиновение, ястребиные глаза глядят в будущее, доминиканская ряса, которую он не надевал после того, как уехал из Италии в большой мир.
— Он действительно так выглядел? — спросила Ру, глядя на лицо под капюшоном.
— Никто не знает, как он выглядел. Есть только один портрет, и тот, быть может, не того времени. — Тем не менее, что-то в этом недостоверном угловатом герое с воображаемым внутренним миром в первый раз убедило Пирса, что этот человек действительно жил и умер.
Памятник был датирован 1889 годом[570]. Там была надпись на итальянском, и вокруг основания шли барельефы со сценами из жизни Бруно (учит своим ересям[571], бросает вызов инквизиции[572] и горит на костре), а также изображения людей, которых Пирс узнал не сразу. Он ждал, что там будет Галилей, но не нашел его. Изучая барельефы, он узнал в одном из них Петра Рамуса. Рамус! Заклятый враг Бруно, иконоборец, неоаристотелик, изобретатель конспекта. Значит, это лица не последователей Коперника, а жертв религиозного фанатизма: да, вот Сервет, убитый Кальвином[573], и Гус, богемский предтеча протестантизма[574]. Томмазо Кампанелла, еще один доминиканец, маг, утопист, вышедший из тюрьмы инквизиции лишь для того, чтобы умереть[575]. Рамус, как вспомнил Пирс, был убит в Варфоломеевскую ночь за то, что был гугенотом. Как, должно быть, он раздражал сейчас Бруно, деля с ним один пьедестал.
Обнимавшиеся у ног Бруно юноша и девушка (живые, не бронзовые) поглядели на Пирса, когда тот засмеялся или зарыдал. —
— Бруно, — сказал Пирс, указывая вверх. — Джордано Бруно.
А, да. Они кивнули, вопросительно посмотрели друг на друга, но не получили ответа. Потом посмотрели на возвышающегося над ними Бруно так, как сам Пирс мог бы смотреть на статую Милларда Филлмора[577] в общественном парке. Именно тогда рядом с ним появилась Ру с тремя красными розами в руке; она только что купила их в одном из киосков, полных маками и розами, луговыми ромашками, лилиями и голубыми люпинами. Она вложила цветы в руку Пирса. Проглотив смущение и печаль, под нелюбопытными взглядами красивой и приземленной молодежи, он положил розы на основание статуи и отошел назад. Он взял Ру за руку и с удивлением заметил, что ее глаза наполнились.