— Не знаю, — сказал он. — Не могу сказать.

Он рассказал ей, что церковь, перед которой стоит слон, называется Санта-Мария-сопра-Минерва — базилика Марии над храмом Минервы[562], а до этого еще был храм Исиды[563]. Он рассказал, что в доминиканском монастыре напротив проходил суд над Джордано Бруно, приговоривший его к смерти, когда наконец инквизиторы-доминиканцы прекратили попытки заставить его отречься от того, что, как он считал, он знал. Он попытался рассказать ей, во что верил Бруно: бесконечность, переселение душ, взаимозависимости. Он рассказал ей и о том, что судьи услышали от Бруно, когда объявили ему приговор: «Мне кажется, что вы произносите свой приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю»[564].

— Что он имел в виду?

— Не знаю. — Они покинули площадь. Монастырь доминиканцев выглядел как офисное здание, хотя, возможно, это и были церковные офисы. Голубой свет флуоресцентных ламп. Только что опущенная штора. — Должно быть, он имел в виду, что если церковные чиновники должны убить философа, исследующего природу вещей, лишь для того, чтобы сохранить свою власть, то церковь недолго продержится как институт. Однажды она рухнет. Однажды она высохнет, и ее сдует ветер. И он думал, что они знают это.

— Она рухнула?

— Да. Рухнула. Спустя столетие у нее уже не было власти убивать людей. А сейчас у нее власти и того меньше.

— Значит, он был прав?

— Нет. Если бы реальную власть можно было уничтожить мудростью или стыдом, это произошло бы много лет назад. Но посмотри на сегодняшний Советский Союз. Все еще стоит.

Они двинулись дальше. Империи гибнут — здесь, где бродят туристы.

— Они правда убили его? — спросила Ру.

— Публично. Здесь, в Риме. На Кампо деи Фьори.

— О, и где это?

— Ну, мне кажется, где-то недалеко, — сказал он. В его горле или груди возник странный смешок. — Мне кажется. Где-то совсем рядом.

— Ты там был?

— Нет.