Но изменились не только толпы и солнце, изменился сам город, каким-то образом сжался, уменьшился, стал маленьким, пестрым, игрушечным, все его странные древние памятники и достопримечательности были открыты, люди входили в них и выходили. Места, которые он так долго пытался найти (а некоторые так и не нашел) оказались буквально в считанных шагах друг от друга, теснились, как в тематическом парке, больше не заключали в себе прошлое и стали приятным фоном для наступления настоящего. Куда делись бесконечные темные улицы, по которым он растерянно бродил, где лабиринт сплетающихся переулков, из которого невозможно было вырваться? Где закрытые тюрьмы и дворцы, на которые он натыкался случайно, такие далекие друг от друга?
— Эгей, — сказала Ру. — Посмотри на слона!
Они стояли на маленькой площади, находившейся на расстоянии в один нью-йоркский квартал от Пантеона; скорее всего, он ходил вокруг да около, не замечая этого маленького прохода, или того, или вообще другого. Долгое время он стоял перед слоном, наблюдая, как Ру подходит и трогает его. Она засмеялась над маленьким животным, размером скорее Дамбо, чем Джамбо[555], и абсурдно огромным весом покрытого иероглифами обелиска, который он держал на спине.
— Что там написано? — спросила Ру, указывая на табличку под слоном, надпись, которая объясняла все на мертвом языке. — Что это означает?
Пирс открыл рот и опять закрыл. Как будто на Параде Роз[556], карнавале или массовой демонстрации он увидел последовательность объяснений, всплывших на поверхность его сознания из древних внутренних глубин: кавалькада карнавальных повозок и фигуры, большие и маленькие, группами и поодиночке, верхом или пешком, и всех их вел слон, стоявший впереди. Прячущие лица под капюшонами члены братства несли