Грамота эта типична для наставлений подобного рода, освещавших задачи властителя как их долг, порученный от Бога, унимать людей от лихих обычаев и творить правый суд. В такой проповеди добрые обычаи и обычное право, основа «старины и пошлины», могли легко получить религиозно-нравственную санкцию, поскольку не противоречили, по существу, церковным представлениям о правде и праве, а, сверх того, основная их тенденция – утвердить понятие о власти как долге действовать по определенным этико-правовым нормам – совпадала с известной нам тенденцией московского общественного правосознания настаивать на подчиненности царской власти нормам обычного права – в отрицании полного произвола и самовластия московских государей.

Но в тех же воззрениях церкви на задачи правительственной власти заложена была и другая идея, отчасти противоположная первой, по – если можно так выразиться – своим политическим последствиям: власть обязана, руководясь началами церковно-этических поучений, исправлять нравы и обычаи во всем, [в] чем старина и пошлина противоречила их требованиям. Стало быть, на них могло быть, в известных отношениях, обосновано представление о свободе власти от пут обычая, о праве и даже обязанности ее действовать независимо и против него в силу своего призвания утвердить в народной жизни лучшие начала веры и религиозно-нравственного порядка. Для принципиального разумения отношений между светской властью и церковной иерархией существенно не упускать из виду, что то или иное представление о свободе или связанности власти зависело, по всему циклу этих воззрений, от содержания ее деятельности, [от] ее оценки по критериям, которые не ею установлены, а церковью раскрываются и указаны как безусловно авторитетные.

Но очевидна двусмысленность всего подобного взаимоотношения двух властей. Верховная власть, опираясь на признанное свое священство, могла легко взять на себя призвание высшего суда в делах церкви, во всех ее делах, не исключая важнейших канонических и догматических вопросов. История вселенской церкви знает немало примеров подобной узурпации светской властью духовного авторитета, получившей прозвание «цезаропапизма». Много примеров дает история Византии – в истории императорского законодательства по делам церкви; немало их можно найти и в истории Западной Европы, где, однако, преобладание получил независимый авторитет главы духовной иерархии – в римском папизме. Влияние светской власти на внутреннее развитие церкви было очень сильно и в русской истории, и выступало оно с особой решительностью в моменты церковных разногласий, поднимавших одну партию духовенства против другой, либо часть общества – против тех или других сторон церковного быта. В таких случаях на долю светской власти, государя – как «внешнего епископа», облеченного мирской силой принуждения, выпадала роль решителя возникших пререканий, исход которых зависел от того, на чью сторону станет эта подавляющая и принуждающая сила. Традиционное воззрение на государя, как на опекуна церкви, вызывало обращение спорящих сторон к его власти, вырождало церковную борьбу за церковно-религиозные принципы – в борьбу за влияние на светскую власть, за использование ее для своих целей хотя бы [и] ценой подчинения ей в решении вопросов, принадлежавших к компетенции не правительственного, а церковно-религиозного авторитета.