В записи, сделанной позже Е. С. Булгаковой, излагается близкая сюжетная канва, но с серьезными коррективами. Здесь подчеркивается принадлежность «всесильного человека» НКВД, и прямо содержится намек на Ягоду в качестве его прототипа. «Всесильного человека» зовут Ричард Ричардович, писатель, «молодой человек развязного типа», жалуется, говорит о «своей гениальности», просит помощи. Нет никакого упоминания письма. После «монолога о наглости» заключается соглашение, писатель обещает написать «пьесу на нужную тему». На генеральную репетицию пьесы приезжает Ричард. После премьеры сцена на даче Ричарда. Опять эпизод с женщиной, планы бежать за границу. Однако никаких южных морей не упомянуто. И снова появляется Сталин, имя которого не названо, следует диалог о револьвере:
Общее потрясение – известие об аресте Ричарда. О самоубийстве его <…> О том, что он враг <…> Пьеса летит ко всем чертям. Автор вылетает из театра. <…> Мансарда. Там жена писателя. Появляется уничтоженный автор. Все погибло <…>[1310].
Общее потрясение – известие об аресте Ричарда. О самоубийстве его <…> О том, что он враг <…> Пьеса летит ко всем чертям. Автор вылетает из театра. <…> Мансарда. Там жена писателя. Появляется уничтоженный автор. Все погибло <…>[1310].
Как пишет М. О. Чудакова,
…крах Ричарда означал и крах писателя[1311].
…крах Ричарда означал и крах писателя[1311].
Исследовательница рассматривает несколько фигур в качестве прототипов пары всесильного человека и писателя: Маяковский – Агранов, Горький – Ягода, Бабель – Ежов и Горожанин. Кроме того, она упоминает, что в дружеских и родственных отношениях с чекистами находились В. М. Киршон, Л. Л. Авербах, А. Н. Афиногенов:
Падение в 1937—38 гг. всесильных чекистов – Ягоды, Агранова, Ежова, одного за другим, неизменно обрушивавшее вслед за собой и литературные карьеры, было предметом пристального внимания Булгакова, что видно по дневнику Е. С. К весне 1939 года все эти люди исчезли. И тогда стали предметом его драматургии[1312].
Падение в 1937—38 гг. всесильных чекистов – Ягоды, Агранова, Ежова, одного за другим, неизменно обрушивавшее вслед за собой и литературные карьеры, было предметом пристального внимания Булгакова, что видно по дневнику Е. С. К весне 1939 года все эти люди исчезли. И тогда стали предметом его драматургии[1312].
Однако М. О. Чудакова признает в фигуре писателя и «автобиографический пласт подведения итогов и покаяния»[1313]. И это представляется самым интересным для нашего контекста. Вновь подчеркиваем, что у М. А. Булгакова могло быть несколько источников в формировании его замысла. Однако история его собственного знакомства с Б. Е. Этингофом, кажется, также имеет непосредственное отношение к последней пьесе.