Обратное шествие, радостное шествие из мрака к свету. Опять коридоры, подвальные ходы, двери, ключи, замки, они все ближе, ближе к выходу, вот и последняя дверь – вдруг они разлучены. Он поднят на воздух, сильные руки тащат его туда, где уже готова виселица… Веревка на шее…
Прекрасна она, оставшаяся одна и повисшая на замке больших ворот, за которыми он исчез. О, два женских кулака по невнемлющей двери! Сколько раз мы это видели! И всегда это действует как в первый раз. А здесь гораздо больше, чем когда-либо. Ее руки, ее кисти, ее пальцы говорят, умоляют – это зрительные вопли. Но вопли ни к чему. Неизбежное там, за стеной, свершается. Она в ужасе падает навзничь. На грязном каменном тюремном полу перед страшной дверью старого, изгрызенного временем дерева лежит распростертое белое кисейное подвенечное платье…
Дверь немножко приотворяется, и выходит, ковыляя, костыляя, с поднятыми плечами, с уставленными вдаль стеклянными глазами, всклокоченная фигура старого инвалида – губернатора. Его походка, как всегда, устремленная, напряженная, к цели стремящаяся. Заметил он или не заметил лежащее тут белое платье? Он прошел так, как будто не заметил. А может быть, и замечать не надо то, что он, и не заметивши, знает?..
Все это сделано прекрасно, так прекрасно, что, когда на экране появилось слово «конец», душа облегченно вздохнула… Но Павла Вегенера, Асту Нильсен и Павла Гартмана не забудут те, кто их видели.
Печатается по: Последние новости (Париж). 1926. 19 окт.
Сергей Волконский «МАНОА» [325]
«Маноа» – фильма из жизни туземцев острова Самоа, в Полинезии. Сюжет? Никакого. Действующие лица? Отец, мать, двое сыновей, невеста старшего. Обстановка? Тропики. Пьеса? Жизнь. Автор? Природа.
Да, вот тут спросишь себя: искусство или не искусство? И не знаешь, что ответить. Очевидно, эти милые туземцы – ловкий, стройный отец, почтенная, серьезная мать и вся молодая тройка – два брата и невеста, веселая, радостная, улыбающаяся молодая тройка, – очевидно, они знают, что их снимают, они знают, что стоят и лежат, и охотятся, и рыбу ловят, и кокосы с пальм снимают – перед аппаратом, и, несмотря на это, ни одного взгляда в аппарат, ни единого нарочитого движения, ни малейшего поползновения на театральность, на актерство. Они как будто сказали аппарату: «Хочешь видеть, что мы делаем? Изволь. Ты нам не мешаешь». И пошли по своим делам, не заботясь о том, что съемщик за ними по пятам. И получается нечто совсем удивительное.