Мировоззренческие и эстетические расхождения «стариков» и «молодых» проявились по всему спектру эстетического восприятия, и едва ли не самым сильным «раздражителем» стал кинематограф. Даже такой убежденный «антисинемист», как В. Ходасевич, признал, что «ни левая литература, ни левая музыка, ни левая живопись не вызывают в массах ни такого восторга, ни, главное, такого интереса, как вызывает кинематограф. <…> В сравнении с кинематографическими дворцами, концерты левой музыки и выставки левой живописи – пустыня»[484].

Целый комплекс внешних и внутренних факторов превратил экран в самый востребованный художественный продукт в эмигрантском обиходе, причем его широкая популярность определялась психофизическими сдвигами в сознании русских беженцев, сформированными революционной эпохой: «Каждый из нас, русских, как губка, насыщен впечатлениями. Каждый из нас мог бы рассказать целые томы воспоминаний, но где, на чем остановиться, если впечатления с кинематографической быстротой сменяют одно другое…»[485]. <…> С тем, что экран «сделался необходимостью для современного индивидуального человека», в конце концов смирились самые убежденные его недоброжелатели: «Способность “читать” впечатления жизни на научном языке становится врожденной, инстинктивной, бессознательной <…>. Постъевропеец не замечает научного фокуса <…> в движении фигур на экране кинематографа. Ритмы и скорости этого движения для нас знакомы. Они входят в наше представление о закономерности жизни»[486].

К концу 1920‐х годов признание важного места экрана в культурно-бытовом строе Зарубежья, весьма бедном собственными зрелищными ресурсами, стало уже общим местом: «Кинематограф вошел в семью, сделался необходимостью не только как легкое, доступное развлечение, но, поднявшись на высоту художественного театрального зрелища, и в качестве эстетического, эмоционального отдыха. В этом своем значении он является особенно ценным для нас, русских, живущих в тяжелых условиях эмиграции. Войдя в наш быт, он требует к себе и особого внимания»[487].

Не останавливаясь здесь на весьма специфическом отношении эмигрантов к советской кинематографии и ее новаторским опытам, отметим, что предвзятость в отношении к ним соперничала лишь с предвзятостью в отношении к фильмам западных авангардистов. Впрочем, успех этих лент был весьма ограниченным и в «родной» аудитории, но зарубежным русским они и вовсе казались вызывающими и бессмысленными отклонениями от привычных тем и форм экранного зрелища.

Первые опыты французского киноавангарда, синтезировавшие и развивавшие эстетику кубизма и дадаизма, были встречены русскими критиками адекватно и с пониманием.